Поп-отряд

Элис вся искрится в жарком воздухе, ее безупречно стройный силуэт – в моих руках. Осенний воздух приятно ниже тридцати трех градусов, и я чувствую бесконечную нежность к ней. Я обнимаю ее, и мы скользим в лесок из столетнего возраста скульптур бонсаи, созданных мужем Марии. Элис шепчет мне, что он все свое время проводил здесь на крыше, вглядываясь и изучая изгибы ветвей и изредка, возможно, раз в несколько лет, подвязывая какую-нибудь ветвь и направляя ее в другую сторону. Мы целуемся в тенях, созданных ветвями и Элис прекрасна, и всё просто безупречно.

Но что-то отвлекает меня.

Когда я бью тех детей из моего «Грейнджа», самого маленького из них – с тем дурацким динозавром – раскручивает. «Грейндж» предназначен для спятивших торчков, а не для маленьких детей, так что пуля пропахивает ребенка и его крутит, а его динозавр отправляется в полет. Он плывет – натурально – плывет по воздуху. И теперь я не могу избавиться от этого видения: летит динозавр. Летит, а затем ударяется в стену и отскакивая, падает на черный зеркальный пол кухни. Так быстро и так медленно. Бах-бах-бах и динозавр, плывущий в воздухе…

Элис отстраняется, почувствовав мою рассеянность. Я выпрямляюсь и пытаюсь сосредоточиться на ней.

— Я думала, у тебя не получится приехать. Когда мы настраивались, я выглянула посмотреть, и твое кресло было пустым, – говорит она.

— Но у меня получилось. – Я выдавил улыбку.

Получилось с трудом, я слишком долго проволынил с ребятами из бригады очистки, пока динозавр лежал и намокал в луже крови ребенка. Таинственная симметрия в двойном вымирании: ребенка и динозавра.

— Плохо было? – вскидывает она на меня свой изучающий взгляд.

— Что?..

Смотреть, как летит бронтозавр?

— На вызове? – Я жму плечами. – Всего лишь пара свихнувшихся тёток. Не были вооружены или что-нибудь в этом роде. Легкий вызов.

— Я не могу представить, как можно вот так игнорировать реджу. – она тяжко вздыхает и тянется рукой, чтобы прикоснуться к бонсаи, безупречно направляемому через десятилетия согласно схеме, которую только Майкл Иллони мог увидеть или понять. – Зачем отказываться от всего этого?

Ответа у меня нет. Я прокручиваю сегодняшнюю сцену преступления у себя в голове и чувствую то же самое, что я чувствовал, когда стоял на личинках спагетти и блуждал взглядом по их холодильнику. Было что-то среди зловония, шума и тьмы, что-то навязчиво зрело в моих мыслях, но я не знаю, что это.

— Те женщины выглядели старыми, – говорю я. – Сморщенными и одутловатыми, как недельной давности воздушные шарики.

Элис изображает на лице отвращение.

— Можешь ли ты вообразить попытку исполнить Телого без реджу? У нас не было бы времени. Половина из нас миновала бы свою лучшую пору и нам потребовались бы дублёры, затем нашим дублёрам потребовались бы дублёры. Пятнадцать лет! А все те женщины отбросили это прочь. Как могут они отбросить нечто столь же прекрасное, как Телого?!

— Ты вспоминаешь о Каре?

— Она могла бы исполнять Телого вдвое лучше, чем я.

— Я в это не верю.

— Поверь! Она была лучшей, пока не свихнулась на детях. – Элис вздыхает. – Я скучаю по ней.

— Она еще не умерла. Ты по-прежнему можешь навещать ее.

— Для меня она всё равно, что умерла, – мотает она головой. – Она уже на двадцать лет старше той, которую мы знали. Нет, я предпочла бы запомнить ее в пик ее расцвета, а не гробящей остатки своего таланта, занимаясь выращиванием овощей в женском трудовом лагере. Я бы не вынесла, довелось бы мне услышать, как она играет сейчас, когда ее всё это покинуло; я бы просто умерла.

Внезапно она оборачивается ко мне.

— Я вспомнила, что у меня на завтра назначен очередной прием реджу. Ты подвезешь меня?

— Завтра? – Я в замешательстве. Завтра у меня очередная смена, снова «шлепать» детей. – Это так неожиданно…

— Я знаю, мне следовало раньше об этом спросить, но я забыла за подготовкой к концерту. – Она жмет плечами. – Это не так важно, я могу съездить и одна, – она бросает на меня косой взгляд. – Но было бы мило с твоей стороны, если съездишь со мной.

А, какого черта, я всё равно не хочу работать.

— О'кей, конечно. Попрошу Пентла прикрыть меня. – Пусть лучше он разбирается с динозаврами.

— Правда?

Я жму плечами. Что я могу сказать? Я же душка.

Она улыбается и встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня.

— Не будь мы бессмертными, я бы вышла за тебя.

— Не будь мы бессмертными, я бы заделал тебе ребенка, – усмехаюсь я. Мы таращимся друг на друга. Элис неуверенно смеется, восприняв это как неудачную шутку.

— Не будь таким гадким.

Прежде чем мы можем сказать друг другу что-то еще, из-за бонсаи выскакивает Иллони и хватает Элис за руку.

— Вот ты где! Я тебя везде ищу. Нельзя же так прятаться. Ты же звезда этого вечера!

И она тянет Элис за руку со всей той уверенностью, благодаря которой, должно быть, Нью-Йорк поверил в то, что она способна его спасти. Она едва ли замечает меня, когда они устремляются прочь. Элис толерантно улыбается и жестом зовет меня следовать за ними. Затем Мария созывает всех собраться у фонтана, сама лезет на парапет и затаскивает рядом с собой и Элис. Та начинает говорить что-то об искусстве, жертвенности, дисциплине и красоте.

Я отключаюсь от всего этого. Это единственный способ поздравить себя, не испортив впечатления. Элис, безусловно, одна из лучших в целом мире. Если много говорить об этом, то это становится банальщиной. Но спонсорам нужно почувствовать себя частью момента, поэтому им хочется обступить Элис, присвоить ее и говорить, говорить, говорить.

— Нам бы не стоять здесь и не поздравлять друг друга, если бы не наша милая Элис. – говорит Мария. – Хуа Тянь и Телого хорошо сделали свое дело, но именно мастерство Элис заставило амбициозное творение Телого произвести уже такой сильный резонанс среди критиков. Мы должны поблагодарить ее за безукоризненность исполнения.

Все начинают аплодировать, а Элис так мило рдеет, не привыкшая к лести, идущей от коллег и соперников.

— Я несколько раз звонила Банини, и, совершенно очевидно, что ему нечем ответить на наш вызов, так что я думаю, что следующие восемьдесят лет – наши! И Элис! – перекрывая шум поздравлений, кричит Мария. Аплодисменты становятся просто оглушительными.

Мария снова машет, чтобы привлечь внимание всех. Аплодисменты тают до редких свистов и хлопков, которые наконец сходят на нет.

— Как память о конце эры Банини и начале новой эры, я хотела бы вручить Элис этот символ признательности, – говорит Мария и демонстрирует пересыпанный золотыми блестками сотканный из джута мешочек для подарков. – Конечно, ей, как женщине, понравились бы золото и драгоценные камни или струны для виолы, но мне кажется, что именно такой подарок будет наиболее подходящим для этого вечера.

Я тяну шею из-за спины стоящей рядом женщины, чтобы получше увидеть, как Мария драматично воздевает руки с мешочком над головой и провозглашает, обращаясь к толпе: «Нашей Элис, убийце динозавров!» – и выуживает из мешочка зеленого бронтозавра.

В точности такого же, какой был у мальчика.

Большие глаза игрушки смотрят прямо на меня. Мне на секунду мерещится, что они вот-вот моргнут своими черными ресницами, а потом толпа смеется и аплодирует шутке. Банини = динозавр. Ха-ха.

Элис берет динозавра за шею и размахивает им над головой, и все снова смеются. А я больше ничего не могу видеть, потому что валяюсь на полу среди душных джунглей человеческих ног и не могу вздохнуть.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Уверен. Никаких проблем. Я уже говорил, что я в порядке. – Похоже на то, что это правда. Сидя рядом с Элис в комнате ожидания, я не чувствую головокружений или чего-то в этом роде, хоть и устал. Прошлым вечером она поставила динозавра на прикроватный столик прямо посреди ее коллекции украшенных драгоценными камнями музыкальных шкатулок, и чертова тварь смотрела на меня всю ночь. Наконец, в 4 утра я не вытерпел и затолкал ее под кровать. Но утром она нашла игрушку и водворила обратно, и с тех пор динозавр так и смотрит на меня.