Житейские воззрения кота в новом варианте

Если бы я только мог предположить, что именно на фундаменте измерений, которым он меня подвергал, будут построены его опыты в области рефлексов, исследования со столь богатым будущим! Я бы тогда, к нашей взаимной выгоде, гораздо быстрее продемонстрировал такое поведение, какое он мог ожидать лишь от очень одаренного испытуемого — точно повторяемую реакцию на точно повторяемое раздражение. Мой профессор считает, что таково минимальное требование, которое компьютер, это чудо из чудес, предъявляет к своему партнеру.

Словом, когда я уяснил себе основной принцип, наша серия тестов была проведена быстро и без помех. Разве я не должен был, например, оказать своему профессору небольшую услугу — не должен был, полакомившись вдоволь печенкой, после чего так естественно было бы предаться отдыху, три раза, вместо двух, повторить пищеварительный прыжок на сосну перед домом?! Мерзопакостное, хоть и стимулирующее научный прогресс испытание голодом я стойко перенес с помощью Изы, так что этот тест не причинил вреда моему здоровью: она тайком кормила меня фаршем и сгущенными сливками, и я пожирал ее дары, хотя, конечно, будучи верным слугой научной объективности, не разделял ее возмущения экспериментирующим папашей. Я блистательно справился с задачей симулировать растущий упадок сил, а на седьмой день даже изобразил правдоподобнейшим образом прощание с жизнью. (На основе собственного опыта я пришел к выводу, что тот, кто хочет достоверно показать, как прощаются с жизнью голодающие, должен не только в своей голове, но и в желудочно-кишечном тракте погасить всякое воспоминание о только что совершенной трапезе, и этот вывод кажется мне достойным упоминания.) С тех пор, не скрою, Иза бросает на меня какой-то особенный взгляд. Замечу попутно, что в течение голодной недели прибавил в весе полкило (я регулярно взвешиваюсь в спальне на напольных весах фрау Аниты, но у меня хватает ума не вешать на стенку таблицу своего веса). Весна, пришедшая как раз в то время, помогла мне в кратчайший срок вернуть себе красивую, изящную фигуру, и я живу вновь сообразно с требованиями, отвечающими моему культурному уровню.

Что до попытки доктора Феттбака в связи с вышеописанным экспериментом подвергнуть регламентации также и мои дефекационные импульсы, то тут я сознательно оказал сопротивление. Иметь возможность очищать кишечник, когда испытываешь потребность в этом, — вот что я считаю одной из основ кошачьей свободы; что же касается свободы человеческой и ее основ, то тут наши с моим профессором взгляды, кажется, расходятся; надо, однако, сказать, что, когда в семь часов утра, то есть во время, рекомендованное ему доктором Феттбаком, он возвращается из уборной, так ничего и не совершив, вид у него бывает довольно-таки несчастный. В последнее время он, бедняга, возвращаясь, прикидывается повеселевшим и избавленным от бремени, предпочитая пробраться туда позднее тайком, но у меня есть основания предполагать, что очень часто он и днем там не появляется. А все это с тех пор, как фрау Анита сказала ему однажды утром:

— Даже этого ты не можешь, когда хочешь!

Сообщил ли я вам уже, что фрау Анита называет меня «кот»? В этом обращении нет ничего ошибочного. Но какому человеку понравится, если, обращаясь к нему, его назовут «человек»? Если у вас есть свое собственное имя, как, например, в моем случае — Макс, то вас должно раздражать, когда вас лишают этого сугубо личного прозвания, выделяющего индивидуум из всего рода. Пусть уж лучше пользуются тем — неточным, конечно, но зато благожелательным — обращением, которое выбрала Иза: она называет меня Максимилианом и говорит, что так звали одного императора; я нашел его в энциклопедии и успокоился: ведь ясно же, весь мой облик от белых кончиков прекрасных усов до самого последнего из острых коготков дышит рыцарством, — на том мы и порешили, хотя упомянутая выше черная кошка считает мое великодушие слабостью и просто помешалась на этой идее. О, если бы я так же хотел, как могу! «Мой маленький тигр!» — обращается ко мне иногда фрау Анита, что мне не так уж неприятно слышать, а узоры на моем лице, эти черные и рыжеватые лучи, идущие от носа и рта, доказывают, что мой род ведет происхождение от хищников. Но вот уж серым меня, вопреки утверждению людей, никак не назовешь, о нет! Все дело в том, что их притупившиеся органы чувств просто не в состоянии воспринять все богатство утонченного рисунка моей шерсти — черных продольных полос на спине, переходящих на боках в серо-черно-коричневатые орнаменты, изысканных разводов на груди и этой дивной смены темных и светлых тонов на лапах и на хвосте. Точно таким же предстал некогда перед своими ближними мой почтенный праотец кот Мурр, и я глубоко убежден, что именно такой внешностью следует обладать, если хочешь чего-то добиться в этом мире.

Мой читатель, неведомый мне друг из грядущего столетия, давно уже должен был заметить, что в своих записках я свободно перемещаюсь в пространстве и во времени. Хронология только мешает. Пусть же он проследует за мною назад к той части забора возле кустов symphoricarpus albus, или снежной красавицы, как именуют в народе это растение, где в предвечерний час черная кошка так рассердилась на меня за правдивые слова: «Кот — существо таинственное!» В кратчайший срок она успела прошипеть невероятное множество оскорбительных слов, которые я постарался пропустить мимо ушей. Я уже давно оставил попытки объяснить этой кошке, этой обольстительной, но в сексуальном отношении, как, впрочем, и во всех остальных, не соблюдающей никаких устоев особе, что ее агрессивность свидетельствует о слаборазвитой сублимации инстинктов, а властолюбивые ее претензии, весьма возможно, проистекают от рокового выбора имени, бросившего мрачную тень на ее детство и давшего первые ростки тех комплексов, от которых она пытается сейчас освободиться, сорвав зло на мне.

Наконец-то пришло время написать такие слова: ту кошку зовут Наполеон.

Всем хорошо известно, что недостаточная осведомленность человека в области физиологии связана с его желанием «добрым, отзывчивым быть» и отречься от своего происхождения из царства животных. А если еще вспомнить о вполне объяснимом предпочтении, оказываемом обычно мужскому полу, то тогда, видимо, станут понятными причины ошибочного диагноза, который предшествовал тем фатальным крестинам. И все-таки: почему именно Наполеон? Из мазохистских побуждений? Из желания, отыгравшись на невинном животном, избавиться с помощью выбора его имени от собственного властолюбия, желания, которое едва ли было удовлетворено?

Но весьма сомнительно, чтобы и наши соседи Беккельманы в своем поведении руководствовались теоретическими трудами по психологии, как это присуще нашему брату. Трудно отделаться от впечатления, что эти люди вслепую прямой дорожкой идут за своими побуждениями (это предполагает и фрау Анита), производят на свет детей (сынков — Иоахима и Бернгарда — и дочку, которую дети во всей округе называют Какой-Макакой, хотя ей уже скоро семнадцать и она не знает, как бы еще укоротить свои мини-юбки, что справедливо отметила фрау Анита) и, когда это их больше не устраивает, попросту разбегаются в разные стороны. Кто еще на такое способен! — недоумевает фрау Анита. А вдобавок, подумать только, и после развода оставаться в одной квартире, как это вот уже три месяца делают Беккельманы! На такое, говорит фрау Анита, она не была бы способна никогда и ни при каких обстоятельствах, а я добавлю от себя, что и я тоже на это не способен. А тем временем кофейный «Трабант» нового поклонника фрау Беккельман то и дело появляется в любое время суток у дверей общей квартиры бывших супругов, и тогда слышится тот непристойный гудок, который фрау Анита ненавидит больше всего на свете. Мне довелось собственными глазами видеть, как господин Беккельман отворил окно и сообщил — дружелюбнейшим, заметьте, тоном! — своему преемнику, что жены нет дома, на что тот ответил благодарным прикосновением к козырьку кожаной фуражки, достал из машины бутылку, завернутую в папиросную бумагу, и предложил строительному рабочему Беккельману опрокинуть вместе стаканчик-другой вина.