Каникулы совести (СИ)

Но об этом — чуть позже.

А пока… А что пока? Чувствую, что мне пора бы уже и закругляться с первой частью мемуаров. Кстати, только сейчас обнаружил, что она словно нарочно начинается подъёмом и заканчивается отбоем, ну просто пионерлагерь какой-то. Я не хотел этого, поверьте. Забавно. Как будто я описываю какой-то очень долгий, запутанный, довольно нудный и донельзя беспокойный день. Наконец-то он дополз до финала. Спокойной ночи, дорогие россияне.

Часть II

1

Рассвет в деревне, как это приятно. Особенно в понимании такой закоренелой «совы», как я, который и в будний-то день раньше десяти нипочём не вскочит. Бессмертный Лидер хочет сию же минуту видеть меня в своём бункере! Что-что, простите?.. (кхе-кхе) Ах, да-да, понял. Каникулы, наконец-то, начались для всех. Потрясающая новость.

Кострецкий, сообщивший мне её по «внутряшке» (рогатый аппарат, стилизованный под начало двадцатого века, зелёный с золотом, на тумбочке у моего изголовья), так жалобно стенал и причитал мне в ухо, что меня даже сквозь остатки сна проняло — и я, наконец, разодрал ресницы, намертво схваченные противным старческим клеем. Он-де сожалеет! Он-де и сам обожает понежиться до полудня под одеялком с какой-нибудь аппетитной служаночкой, а то и с двумя-тремя!.. Но увы! Его пресловутые свобода и власть безразмерны лишь с виду — и обрываются ровно там, где начинаются причуды капризного и своенравного Гнездозора, богоподобного главы. Отплакавшись, он уже вполне твёрдым голосом посоветовал мне проявить мудрость — и отнестись к этим (насторожившим меня) «причудам» снисходительно и с пониманием — как и подобает врачу и, так сказать, старшему товарищу.

Что ж, я и в самом деле повидал в жизни многое — и форс-мажоры меня не пугали.

На противную лихорадочную мобилизацию под бодрый аккомпанемент нервного стука собственных челюстей ушло около получаса (что-то я совсем увяз в этих дурацких числительных). Стремительно чистясь, умащиваясь и одеваясь (завтрак побоку), я рассуждал о том, что, в сущности, только что столкнулся с обычным — пусть и несколько неожиданным — проявлением гуманизма и милосердия со стороны властей. Ибо куда худшей пыткой, чем ранний подъём, было бы для меня муторное, томительное ожидание — вроде как в «кукурузнике» перед затяжным прыжком или в очереди к стоматологу. Уж не сам ли Кострецкий смастерил для нас с Бессмертным нехитрый сценарий этой ностальгической «Зарницы»?.. Вполне вероятно. (За последние дни я успел убедиться, что его неусыпная забота о моём комфорте порой принимает весьма парадоксальные, а, впрочем, неизменно действенные формы).

Ровно в восемь, как и договорились, я сплясал зажигательную джигу перед стеклянными дверьми холла — сенсорными, но без истерической готовности впустить в себя любую мысль, любого пролетающего мимо воробья. Дресс-код: удобно и по сезону. Джинсы, кроссы и серая тенниска. Пунктуальный Кострецкий уже поджидал меня на террасе, фотомодельно прислонившись спиною к одной из колонн — рассеянный взор устремлён вдаль, золотая цепочка на шее солнечно поблёскивает, свободные «пиратские» рукава ярко-зеленого марлевого костюма развеваются на лёгком ветерке. Завидев меня, он тут же позабыл о воображаемом фотографе — весь разулыбался и широко расставил руки в зазывно-дружеском жесте. И вот что странно: я сразу почувствовал себя намного увереннее, даже на душе как-то потеплело. А ведь после вчерашнего разговора я старался ни на секунду не забывать о том, что имею дело с человеком до крайности бессердечным и жестоким, — а, попросту говоря, абсолютным мерзавцем, мерзавцем в государственном масштабе.

Чем он только брал, чертяка?..

После кратких, но крепких объятий, доставивших мне, признаться, неясного рода удовольствие, он нехотя натянул на своё подвижное лицо серьёзную мину — и бодрым голосом дал несколько ЦУ. Президент примет меня в своём кабинете. Тет-а-тет. Не нужно смущаться или чего-то бояться. Мне ничего не грозит, он, Кострецкий, зуб за это даёт (тут он лихо ковырнул наманикюренным ногтем сверкающий в резце страз). Ну, вот, собственно, и всё. Он ободрительно потрепал меня за плечо и задорно, с нажимом подмигнул. А я не стал признаваться ему, что вся эта прелюдия не столько успокоила меня, сколько напугала. К счастью, по опыту последних дней я уже знал, что уж чего-чего, а самообладания мне не занимать стать.

Хотели было пройтись по лужайке, но роса-злодейка, — ничего не попишешь, двинулись мощёными дорожками навстречу готическому мини-замку, на который я ещё вчера вдоволь налюбовался из окон гостиной, — но до сих пор ни разу не видел вблизи (краткое бинокулярное приближение не в счёт). Было свежо, я никак не мог унять противную мелкую дрожь, хорошо ещё, что заботливый Игорь, как всегда, успешно меня убалтывал. Он обратил моё внимание на хорошенький, как игрушечка, розовый кабриолетик, стоящий у небольших каменных воротец. Наш Саша, пояснил он, отличный водила и обожает погонять в открытой тачке по Москве и окрестностям. Момент трогательного тщеславия. Надо же, и не боится, машинально брякнул я — и тут же загорелся несбыточной мечтой заткнуть собственный язык себе в задницу. К счастью, у Игоря достало такта пропустить мой чёрт-те какой по счёту ляп мимо своих аккуратных ушек. Это, сказал он, единственная в России модель с устаревшей системой управления, т. е. с рулём и педалями, — для Гнездозора в ГАИ сделали исключение. Я в очередной раз отметил про себя, что, судя по всему, Бессмертный Лидер — такой же любитель ретро, как и я, грешный.

К моменту, что мы достигли ворот, я почти уверился в том, что зловещее, безнадёжно устаревшее словечко «бункер», прозвучавшее полчаса назад по «внутряшке», было то ли следствием помех на линии, то ли пугающей галлюцинацией не до конца проснувшегося стариковского мозга, — уж больно оно не шло к романтически-вычурным башенкам и стрельчатым окнам крохотного замка. Однако нет, я расслышал всё правильно — под строением и впрямь располагался самый натуральный бункер. Спускались мы туда долго, до-о-олго, о-о-очень долго — меж старательно оштукатуренных стен, по узкой винтовой лестнице, чьё скудное лиловатое освещение неприятно напомнило мне детские годы с их вечными болячками и нудными бдениями в мрачных коридорах советских поликлиник. Усилием воли я поборол предательский приступ клаустрофобии, заставив себя вспомнить, что офис Кострецкого, где я был совсем недавно, располагался, кажется, даже ниже — однако там я почему-то ничего подобного не чувствовал. Видимо, дело было не в глубине залегания, не в замкнутости пространства, а в чём-то совсем ином — возможно, в личности самого Гнездозора, напоминавшего мне, как я уже говорил, древнее глубоководное чудище — так что сейчас мне и впрямь казалось, что я медленно погружаюсь в страшные своим равнодушием океанские недра.

Игривое мерцание «дневных ламп» в коридоре ещё усиливало мою тревогу. Президент Гнездозор не жалует наногены, световые диоды и лазер, сочувственно комментировал Кострецкий, ведя меня за руку по длинной, узкой, белой, унылой бетонной «трубе». Он жуткий консерватор. Не по душе ему и яркий солнечный свет, и всякие там посторонние шумы. Поэтому-то (а вовсе не на случай некой несуществующей опасности!) здесь и обустроили этот бункер, сущее спасение для измученных нервов Бессмертного Лидера. Это его любимое место отдыха и работы. Можно даже сказать, что помпезный, пафосный верх здания — всего лишь дань приличиям, общей эстетике, композиционному строю Дачи, не обижать же добряка Витю Эльшанского, старого мастера, который прямо из кожи вон лез, готовя этот проект. Да и гости наши, все без исключения, склонны к прекрасному и возвышенному (других не держим!). Подлинное же гнёздышко Гнездозора — именно здесь, в бункере, именно здесь он отсыпается после тяжких государственных трудов, именно здесь принимает самые важные решения, именно сюда скрывается — подчас надолго, — если предвидит, что в его жизни, а, стало быть, и в жизни России назревают серьёзные перемены. Из чего я заключаю, что вы, мой дорогой Анатолий Витальевич — исключительно важный гость.