Оснований для паники нет

Я проснулся в субботу утром, выпил кофе и включил телевизор. Обещанный ураган никуда не свернул и катился прямо на нас, медленно, как почтовый дилижанс, десять миль в час. В три часа дня, пророчил взволнованный ведущий, глаз урагана коснется берега в районе города Хаверхилл, штат Массачусетс. В пяти милях от меня. Надо подготовиться — время еще есть.

Приготовления отвлекли меня от забытых слов. Я закрывал окна, ездил за едой и питьевой водой, за бензином для генератора, заряжал аккумуляторы и наливал воду в ванну. Солнце уже скрылось за плотной пеленой, но мелкий дождик был теплым и безобидным. И только ветер крепчал и задувал ровно и механически безжалостно.

Темнеть начало в четыре, к половине шестого наступила ночь. Ветер все усиливался. Я слушал, как трещат тополя, посаженные несколько лет назад, как выламывает секции из старого забора, как со звоном вылетает стекло из окна сарая. Потом где-то оборвало провода, свет мигнул и погас. Я включил генератор, выключил все лампы, кроме настольной в кабинете, и поставил на зарядку ноутбук и телефон, а потом долго сидел у окна, глядя на темный силуэт акации на заднем дворе. Порывы ветра пригибали ее почти до земли, и все же она вновь и вновь выпрямлялась.

Забытые слова вдруг нахлынули, дразнясь на расстоянии вытянутой руки, будто плотину прорвало. Как называются обезьяны, совсем маленькие, которые тараканами питаются? А те, которые целыми днями занимаются любовью? А такой зверь, который живет в земле, голый и розовый? Как называется тот, кто ведет представление в цирке? А хлыст у укротителя — как? А в швейной машинке такая круглая штучка, с ниткой внутри? Или вот когда делают ткань, то одни нитки идут вдоль, а другие поперек, и как-то же они называются!

Техника вспоминалась совсем плохо. В памяти всплывали страницы из пятого тома «Детской энциклопедии» с допотопными механизмами, которые давно уже нигде не найдешь, кроме музея. Термин «червячная передача» я неожиданно вспомнил, но забыл, как она выглядит. А как были устроены подъемные механизмы до появления кранов? Ведь я знал это когда-то!

Мир филологии таил множество зыбких образов, которые я не мог даже объяснить своими словами, так что искать смысла не было. Я едва мог вспомнить, что эти понятия существуют, а для чего они нужны — бесполезно было спрашивать память. Сколько есть других наук, я старался не думать. Но и в обыденной жизни, что страшнее всего, зияли провалы, куда ни хватись.

Как называется решетка в печке? Через нее пепел ссыпается… господи, куда же он ссыпается? Вниз, в общем. Русская печка беленая, а есть еще другие, они покрыты таким блестящим кафелем. Что это за печки? Ах да, голландки! А кафель этот — у него ведь тоже есть имя!

Я открыл бумажную энциклопедию — в свое время я купил это странное издание в одном томе на папиросной бумаге и ни разу не пожалел. Долго рылся в статьях. Ладно, черт с вами. Попробую онлайн.

Слава богу, интернетный кабель не оборвало. Я полез смотреть устройство ткацкого станка. Потом устройство печки. Потом про обезьян. Я прочитал статьи в Википедии, побродил по ссылкам, и меня все сильнее охватывали беспокойство и неудовлетворенность.

Страницы томили умолчаниями и странным косноязычием, будто их писал не больно прилежный старшеклассник. Ссылки быстро заводили в мутные статьи, то бульварные, то вообще не имеющие к делу отношения, иссякали, как ручей в песках. Ощущение удавки на горле стало почти физическим.

Я не мог больше сидеть на месте, вскочил, прошелся по комнате, вышел на задний двор. Ветер на время ослабел, листья уже не кружились, заполняя все пространство, а только метались под ногами.

Ценой мучительного внутреннего штурма мне удалось восстановить в памяти скудную горстку слов. Сначала я вспомнил имя любвеобильных обезьян — бонобо, но потом боялся даже начинать поиск. Но дело-то было серьезное!

Я вернулся в дом. Записал на листочке из отрывного блокнота три слова: бонобо, шамбарьер и суппорт. Открыл поиск.

Три раза кости покатились по сукну, и я получил три одинаковых ответа: «Ваш поиск не соответствует ни одному документу».

Я помотал головой и неловко вылез из кресла. Хватит, спать. А то уже черт знает что мерещится. Пойду выключу генератор.

Я решил ночевать в подвале — ночью обещали смерчи. Пристроил фонарик у изголовья, закрыл глаза. Сон не шел — обезьяны бонобо кривлялись и развратничали за сомкнутыми веками, я с трудом отогнал их. Старый дом скрипел и вздрагивал под ударами ветра. Казалось, что вокруг на сотни миль нет ни одной живой души. Все это вполне укладывалось в ощущение осыпающегося мира, где слова облетают, как мертвые листья, и их уносит ветер, а на голых ветках остается десяток жалких междометий.

Воскресным утром я проснулся в полной темноте. Подвал, не сразу сообразил я, разом вспомнил вчерашний день, и уже не спрятаться было обратно в сон. Я встал и вышел в мутное утро, надеясь в движении обрести какую-то цель.

Дождь гнало почти горизонтально, закручивало между кустов, поломанных штакетин и старых качелей. Тополь лежал поперек газона, вывороченный с корнями. На улице по-прежнему никого не было. Надо было включить генератор, но сил выходить на террасу не было — дождь залил и ее, сквозь сетки в окнах, и опрокинутый стул пялился подошвами четырех ножек, странно белыми. Я разжег примус и намолол в ручной мельнице кофе: может быть, приду в себя. Набрал номер жены — не отвечает. Позвонил сыну.

Связь прерывалась, вместо речи слышались обрывки слов и какое-то кваканье. Я несколько раз прокричал «у меня все в порядке», ответа, кроме «тоже», не расслышал, а потом сигнал пропал совсем. Ладно, они в порядке. Это главное. Посмотрел на часы: еще только десять. Приберу-ка я постель. Открыл дверь в подвал, посветил фонариком и оцепенел.

Старая гидроизоляция не выдержала: на полу стояла вода. Так. Насоса нет. Помощь вызывать без толку, пока ветер не утихнет. Да у них и потом будут другие дела, поважнее моих. Где у нас ведро и тряпка?

К полудню дождь ослабел, а потом и подземные воды истощились, хотя бы временно, и заливать перестало. Вечером я еле стоял на ногах, болела спина, руки саднило, но в подвале стало относительно сухо. Я нашел в холодильнике сыр, размякшее масло, пару булок, вскипятил на примусе чаю и снова включил генератор.

Стемнело, дома стало даже уютно. Настенные часы громко тикали — ветер улегся, и их опять было слышно. Я прикончил последний кусочек сыра, отхлебнул чаю и сказал себе: «Ну?»

В общем, было уже понятно, что надо делать, только очень не хотелось. В конце концов я уговорил себя и отправился за орфографическим словарем, старым, на пожелтевшей бумаге.

Найти незнакомые слова оказалось тоже не такой простой задачей. Я раскрыл словарь в середине и скользил по столбцам, пока не нашел слово, которого не знал. Гугл, впрочем, тоже. Потом второе, третье.

Значение слов «стретта», «оронго», «ларга» мне пришлось смотреть в любимой бумажной энциклопедии — в сети их не было. Впрочем, я бы прожил без этих слов, как жил все предыдущие долгие годы. Меня больше угнетало другое.

Интернет на глазах менялся. На первый взгляд сайты выглядели как обычно — картинки, подписи, статьи мелким шрифтом. Однако, всмотревшись, я обнаружил, что не могу толком прочитать напечатанный текст. Глаз спотыкался на странных, видимо, жаргонных словах, содержание терялось в вязких придаточных предложениях, слова становились все короче, начали часто повторяться. Я давно потерял ориентировку и первоначальную цель и брел от ссылки к ссылке.

Шли часы. Я подливал в рюмку коньяк и пытался понять смысл посланий на страницах, причем все менее и менее успешно. В какой-то момент обнаружил, что брожу по кругу. Хуже того: теперь каждая страница занимала только один экран, а синие подчеркнутые гиперссылки пропадали на глазах, пока я не пришел на сайт, где вообще не было никакого текста. Посреди страницы располагалась фотография неодетой девушки с черными бессмысленными глазами и выражением лица, которое я затруднился хоть как-то интерпретировать.