Через сто лет

Остальные члены команды «Труп старушки» разбрелись по оврагу и погрузились в туман и кусты, спустились к ручью, журчащему по дну, а я все стоял и ждал Костромину, которая прилипла к стене.

Все было нормально, дождь, опять же, радовал, падал редкими каплями, между которыми можно было вполне протиснуться, я огляделся и почти сразу отыскал кувшинку и стал думать, что с ней делать – сорвать или оставить, обрадуется ли ей Костромина, или скажет, что я уничтожаю природу.

Кувшинку я все-таки не сорвал, а тут как раз началось вдруг.

Из-за угла школы выкатился грузовик. Старый, но вполне еще способный. Розовый. Вероятно, раньше он был красный, пожарный, но время и дожди произвели с ним эту предательскую перекраску. Грузовик остановился и принялся гудеть мотором. На асфальт выступила Груббер, вся в зеленом и блестящем, с искрой. А чуть поодаль я заметил Беловоблова, он сидел в кустиках и внимательно смотрел на дорогу, вроде как скрывался.

Грузовик медленно двинулся в сторону Груббер. Сначала я не понял – что тут происходит, но когда грузовик начал набирать скорость, догадался. Это Беловоблов. Тренируется в спасении. Груббер – это человек Света, сейчас грузовик будет ее давить, а Беловоблов, видимо, наоборот, спасать. Мне стало интересно, я стал наблюдать.

Грузовик разогнался как следует, до Груббер оставалось метров тридцать, не больше, а Беловоблов не торопился. Видимо, он собирался протянуть до последнего, чтобы спасение было более эффектным. Грузовик хрипло загудел сигналом.

Беловоблов продолжал сидеть в кустах, пялился, как сыч.

Я увидел и водителя – Кружкин. Давил на газ, глаза идиотски выпучены, сосредоточен, видимо, отступать не намерен, готовился сшибать без всяких поблажек.

Груббер тоже – стояла посреди дороги и пялилась на приближающийся грузовик. Ей бы уже в сторону пора было отпрыгивать, а она смотрела и смотрела, в последнюю секунду рот еще раскрыла, как бы в ужасе.

Я все думал, что Беловоблов вот-вот выскочит из своих кустов, но он почему-то не выскочил.

Грузовик со шмяком сбил Груббер, она отлетела в овраг.

Машина проехала еще немного, остановилась, из кабины показался Кружкин. Беловоблов предъявился из зарослей. Они переглянулись.

Рядом со мной вдруг оказалась Костромина, тоже перепрыгнула через асфальт.

– Это они правильно решили, – сказала она. – Порепетировать сначала. А если без репетиции… А Груббер ничего, выдержанная девушка. Платье, правда, жалко, могло испортиться.

– Надо было ей в кольчуге сбиваться, – сказал я. – Или в робе.

– Что-то тебя, Поленов, все время к кольчугам тянет, – сказала Костромина. – А в робе не пойдет, в робе неправильно. Ну ты представь, как ты будешь спасать девушку в робе?

– Да уж.

– Смотри, идет уже, очухалась.

Для человека такой удар, конечно же, даром бы не прошел, а Груббер уже медленно поднималась из жухлой растительности. Платье не порвалось, но перепачкалось.

– Все так и должно быть? – спросил я.

Я предполагал, что спасать надо несколько по-другому, но, с другой стороны, времени прошло много, обычаи могли и измениться.

– Нет, конечно, – ответила мне Костромина. – Все должно быть не так… Беловоблов, ты что делаешь? Зачем грузовик портишь? Еще пару раз – и он развалится.

Беловоблов не ответил, направился к Груббер. Кружкин тоже подтянулся. Некоторое время они совещались, затем продолжили свои упражнения. Груббер снова выходила на дорогу, Кружкин ее давил, Беловоблов вел себя странно. Два раза он оставался сидеть в кустах, один раз выскочил, но спасать не стал, другой раз перепрыгнул через дорогу, но принцессу снова почему-то не спас.

Груббер сбивало автомобилем. И сбивало, и сбивало.

После четвертого раза Груббер выглядела уже совсем помято. Платье все-таки разорвалось, в волосах торчали сучки и палки, рука у Груббер безвольно повисла вдоль корпуса и покачивалась при ходьбе.

Я подумал, что если ее сейчас сшибет в пятый раз, она откажется от всего этого, я бы, во всяком случае, отказался: какой интерес – ты стоишь, а тебя давят? Спасать должны, а они давят.

Но в пятый раз Груббер уже не сшибло, потому что сшибло самого Беловоблова. Он выскочил на дорогу, вытолкнул из-под колес Груббер и замер, как статуя с острова Пасхи. Машина срубила Беловоблова, но поскольку он был тяжелее Груббер, его не отбросило в овраг, а подмяло под бампер, затянуло под днище и, к моему к.б. удовольствию, хорошенько переехало, с приятным уху треском и хрустом.

Костромина тоже хмыкнула и спросила:

– А ты бы так смог?

– Что? – не понял я. – Чтобы меня переехало?

– Да нет, спасти. С риском, чтобы это тебя переехало.

– С чего это я должен Груббер спасать? Я ее как-то раз просил по литературе сочинение за меня написать, так она отказала. А я за нее должен под машину кидаться? Пусть Беловоблов кидается.

– Молчи, Поленов, ты безнадежен, – остановила Костромина. – Смотри, опять едут. Хорошее качество, ты бы такое развивал.

Беловоблов действительно не сдавался. Выбрался из-под грузовика, вправил сломанную руку, отряхнулся и взялся снова устанавливать Груббер на проезжей части, если раньше она располагалась практически по центру, теперь он сместил ее на правую полосу, поближе к кустам.

– Ты неправильно все делаешь, Беловоблов, – крикнула Костромина. – Ты что же думаешь, она будет вот так стоять посреди дороги и дожидаться, пока ее не переедет твоя колымага? Она не Груббер, она человек. Человек побежит.

– Попрошу не вмешиваться, – ответил Беловоблов. – Костромина, ты иди отсюда, не твое это дело.

Я немного подумал, почувствовал к.б. гнев, но Костромина поймала меня за плечо.

Беловоблов продолжал свои упражнения, впрочем, критику он, кажется, воспринял – теперь Груббер не стояла стоймя, а шагала. Пусть небыстро, но все равно сразу же возникли трудности – Кружкин по ней грузовиком не попадал. Сначала он проехал мимо, затем задавил Беловоблова, потом не справился с управлением и зарулил в овраг.

– Я не могу на это смотреть, – сказала Костромина. – Даже моим нервам есть пределы. Это тупик, ты же видишь. Мы ничего не можем… Пойдем лучше на кувшинки полюбуемся, а то эти дураки их в тумане растопчут все.

– Они неправильно делают, – сказал я. – Кружкин должен помедленнее ехать, а Груббер сама должна на грузовик кидаться, тогда и совпадут. А так нет.

Костромина меня похвалила за творческий подход. Мы пошли дальше, а Беловоблов, Кружкин и Груббер все еще упорствовали в заблуждениях, я оглянулся и вполне в этом убедился. Груббер все так же обреченно выходила на дорогу, Кружкин старательно давил ее грузовиком, Беловоблов спасал. Иногда спасал, иногда не спасал. А иногда Кружкин его давил. По-разному. В целом понятно было, что любовь – дело непростое, с первого раза у многих не получается, плющит многих. Впрочем, тут, может, и грузовик виноват – старый уж очень. Надо было Беловоблову найти что-нибудь поновее, глядишь, дело бы и пошло.

Одним словом, они там давились, а мы с Костроминой спустились в овраг, в туман, в теплый воздух, двинулись вдоль ручья Безымянного. Пахло, как говорят, вареными яйцами – в овраге били сероводородные родники, тоже горячие, а один даже целебный. Команду «Труп старушки» видно не было, все разбрелись и исчезли, потерявшись в кустах, провалившись в норы.

Я сорвал кувшинку, она немедленно осыпалась желтыми каплями, Костромина сказала, что кувшинки рвать нельзя – они от этого погибают и делаются ненастоящими.

Мы брели во влажном тумане, останавливались возле сероводородных родников, к.б. любовались кувшинками, пили воду. По вкусу вода была совершенно обычная, пахла же, конечно, пикантно. Выбрели к Старому мосту, поднялись.

С моста отлично просматривалась школа и наши одноклассники. Грузовик, кажется, уже дымился.

– Вот видишь, – сказала Костромина, – как Беловоблов старается. А ты?

– А что я? Ты же всем руководишь, а я только выполняю. Ты что-нибудь придумала?