Бумага или волосы

Комацу Саке

Бумага или волосы

Саке Комацу

Бумага или волосы?

Прежде чем начать, предупреждаю вас - читайте как можно быстрее! Иначе я не могу поручиться, что вам удастся дочитать эту историю до конца.

Только ничего не пропускайте! Ведь я умею рассказывать только по порядку, и от вас может ускользнуть самое главное. Ах, как было бы хорошо, если бы вы знали, чем кончается эта история! Во всяком случае, я очень, очень надеюсь... Что? Вы говорите, чтобы я не тянул и сразу выкладывал суть дела? Но я же предупредил, что умею рассказывать только по порядку. Такой уж у меня характер. Я и сам из-за этого мучаюсь. И если бы не одно невероятное происшествие, не бывать бы мне больше репортером...

Так с чего же начать? Даже и не знаю. Впрочем, всегда надо начинать с самого начала. В тот вечер, когда это случилось... Ну-ну, пожалуйста, не подгоняйте меня!

Так вот, в тот вечер я был у моего приятеля Номуры. Мы пили с ним до утра. Номура молодой, очень способный биохимик. Он заключил контракт с одной крупной фирмой и теперь работает для нее над какой-то проблемой. Разумеется, за солидное вознаграждение. Хотя вообще-то он не от мира сего, маловато у него здравого смысла. С сумасшедшинкой человек.

- Над чем ты работаешь? - спросил я его тогда.

- Не могу сказать. Это секрет фирмы, - ответил Номура, выливая в рюмку остатки виски. - А не пора ли нам на боковую?

- Подумать только, уже утро! - ответил я, взглянув на часы. - Скоро первая электричка. Поеду домой и высплюсь хорошенько.

Было самое обыкновенное утро. Безлюдную улицу окутывал туман. На перекрестке стоял молочный фургон. Шофер, разинув рот, смотрел на полки, залитые молоком. Очевидно, от тряски лопнули пакеты.

По дороге на станцию я встретил мальчишку-газетчика. На боку у него болталась пустая сумка; наверно, он уже доставил все газеты подписчикам. Только вид у паренька был какой-то странный: походка неуверенная, на глазах слезы.

На станции тоже было пусто. До первой электрички еще оставалось несколько минут. Когда я, как обычно, протянул контролеру свой сезонный билет и хотел пройти на перрон, контролер вдруг схватил меня за руку.

- Эй, вы! - сказал он не очень-то вежливо. - А билет где?

- Да вы что, ослепли, что ли? - возмутился я и сунул ему под нос билет в пластмассовой обложке.

И тут я увидел, что билета в обложке нет. Что за черт! Вчера вечером он, как всегда, лежал здесь.

- Выронил, что ли?.. - пробормотал я. Исчез не только сезонный билет, но и все визитные карточки и билеты метро. Вернуться к Номуре? Но уж очень хочется спать. Поеду домой, а там видно будет, - решил я.

Кассу еще не открыли. Я подошел к билетному автомату. И тут мне показалось, что станция как-то изменилась. Я никак не мог понять, в чем дело, но что-то было не так. Я опустил монету и нажал ручку. Автомат щелкнул и выбросил горсточку пыли. Никакого билета не появилось.

- Эй, ты! - крикнул я контролеру, окончательно разозлившись. - Чем придираться, следил бы лучше за своими автоматами! Человек тратит деньги, а он испорчен.

- Как это испорчен? Быть не может!

- Может или не может, но он не работает. А если не работает, какого черта горит лампочка?! Только людей обманываете!

Касса все еще не открывалась. Было слышно, как за окошечком кто-то взволнованно говорит по телефону:

- Да, да, все до единого! Что? У вас тоже? Что же делать?

Между тем на станции скопилось довольно много народу. Некоторых так же, как меня, задержал контролер, другие, пошарив по карманам, помчались домой. Человек пять-шесть безнадежно пощелкали ручкой автомата и, убедившись, что он испорчен, обступили кассу. Они барабанили кулаками и орали:

- Эй, что вы там, заснули, что ли? Давайте билеты!

И тут меня вдруг осенило.

Ну, конечно! Недаром мне показалось, что на станции что-то изменилось. Оказывается, исчезли все плакаты. Схема, нарисованная масляной краской на железном листе, осталась. А пестрые рекламные плакаты исчезли бесследно! На зеленой доске объявлений торчали только кнопки. Вглядевшись повнимательней, я обнаружил внизу, на раме, тоненький слой пыли.

У контроля уже назревал скандал. Толпа бушевала и у кассы.

- Да что это за безобразие! Мы же опаздываем на работу! - кричали люди. - Открывайте!

Окошко с громким стуком открылось.

- Не устраивайте скандала, господа! - громко сказал кассир. - Мы немедленно примем меры... Электричка все равно запаздывает. Я сейчас как раз звоню по телефону, выясняю, как быть...

- Да наплевать нам, что вы там выясняете! Билеты, билеты давайте!

- Билетов нет. Ни одного нет... - кассир чуть не плакал.

- Бюрократы! - заорал кто-то. - Тогда выдайте нам справки!

- Но как же я дам вам справки, когда нет...

Тут раздался грохот электрички. Толпа пассажиров с ревом бросилась на перрон. Деревянная загородка с треском рухнула. Во мне заговорил репортер. Я вскочил на прилавок какого-то киоска и начал щелкать маленьким фотоаппаратом, который всегда носил с собой. Великолепные будут кадры! Потом я выбежал на шоссе, поймал такси, плюхнулся на сиденье и назвал адрес редакции. Но тут я подумал, что за такое расстояние придется заплатить больше тысячи иен. Я поспешно полез в карман, вытащил бумажник и хотел пересчитать свои капиталы. Но... бумажник был пуст! На лбу у меня выступил холодный пот. Еще бы! Ведь я отлично помнил, что там лежала добрая половина моего жалования. Все деньги исчезли. Осталась лишь крохотная горсточка сероватого порошка, похожего на пепел.

И только тут я понял - что-то творится с бумагой. Она начала исчезать!..

Почему, отчего - я не знал. Но факт - бумага исчезала! Бесследно. А что, если она исчезнет вся, везде? И надо же, как раз тогда, когда я отщелкал чуть ли не целую пленку сенсационных снимков! Значит, опубликовать их будет нельзя... Да где там опубликовать, и отпечатать не удастся: ведь фотобумага тоже могла исчезнуть...

Когда мы подъехали к редакции, я подбежал к вахтеру.

- Старина, одолжи-ка мне тысячу иен. Я тебе сразу верну!

- Смеетесь, что ли? - ответил вахтер. - Денег-то нет, все бумажные деньги исчезли.

- Ну давай тогда серебро, медяки...

- Шутите! - вахтер посмотрел на меня в упор. - Монеты теперь единственная ценность. Только они и остались.

Я с досадой крякнул и отдал шоферу, стоявшему у меня за спиной, свои часы.

- Когда расплачусь, вернете, - предупредил я, - они у меня хорошие, с календарем.

Я вошел в редакцию, и моим глазам открылось ужасающее зрелище. Одни метались по комнате, как звери, попавшие в клетку, издавая нечленораздельные звуки, другие толпились по углам, размахивали руками и ожесточенно спорили. Телефоны захлебывались. Кое-кто всхлипывал. Некоторые сидели на стульях, бессмысленно уставившись в пространство.

Ведь для газетчиков вся жизнь - в бумаге. Мы оживляем мертвые белые листы, и они начинают говорить. С утра до ночи мы утопаем в бумаге, - и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, она исчезла! Все, все исчезло - документы, рукописи, папки, словари, книги, верстки, подшивки. Ничего нет. Только пыль... На проволоке, протянутой под потолком, грустно висели зажимы; нечего им было больше держать. А еще недавно здесь сохли фотографии...

В типографии и в экспедиции тоже творилось нечто невообразимое.

Вернувшись в свой отдел, я бессильно опустился на стул. Телефоны трезвонили без конца, но сотрудники не обращали на них внимания.

- Везде, везде, - бормотал кто-то, словно в бреду.

- Как, по всей Японии? - спросил я.

- Да, по всей стране, одновременно. Точнее, в течение полутора часов, с трех двадцати ночи...

- А за рубежом? - спросил я. - Что говорят в иностранном отделе?

- Телетайп не работает. Пробовали слушать по радио... Кажется, во всем мире...