Божий Суд

Злая девчонка. Невозможно передать, какие душевные муки я испытал, когда услышал ее милый и певучий голос, сообщающий мне эту новость. Кровь хлынула мне в голову и застучала в висках, а в груди же что-то оборвалось и упало, когда я услышал эти слова.

Сама же девушка была безмятежна и загадочно улыбалась. И мне показалось, что она специально пришла за этим благословением именно ко мне, дабы увидеть мою реакцию на эти слова.

Я с трудом удержался от того, чтобы не перемениться в лице.

Я благословил ее…

А что я еще мог поделать?

После этого я уже с легким сердцем пошел на конфликт с епископом, нрав и поведение которого порочили, в моем понимании, звание служителя католической церкви. У епископа имелись влиятельные покровители, и мне пришлось покинуть Польшу и отправиться в заволжскую глухомань. Как оказалось позднее, на свою погибель.

А на третью мою жизнь пришлись трудные годы войны и сталинских репрессий. Было и тяжело, и трудно, но были, конечно, и в ней радостные моменты. Радость от свершений страны, от того, что молод и здоров. Радость и гордость за успешно проведенные исследования, за свои научные труды. А вот полного счастья не было.

Такого счастья, чтобы переполняло тебя всего и даже выливалось на окружающих. Третью жизнь я все время чего-то боялся. Боялся не так поступить, не то сказать, не то, что надо, сделать…

В четвертую жизнь такого страха уже не было. Годы были относительно спокойные и довольно-таки сытые. Моему поколению даже ни одной приличной войны не досталось. Вроде бы жить и радоваться надо, но тоже почему-то не чувствовал себя счастливым.

Мелкие заботы, мелкие проблемы, но и удачи какие-то мелкие и радость тоже неглубокая.

Свергли коммунистов, вроде бы свобода, но оказалось, что вместо ярма идеологического на меня надели ярмо экономическое. У капитализма оказалось такое волчье лицо, что снова нет никакой радости от моего пребывания на планете Земля. Во истину нет счастья в жизни…

И что же меня заставляет сейчас цепляться за все это? Не знаю. Трудно придумать хоть одну причину, кроме привычки жить и любопытства к будущему. Все-таки интересно знать, что там — впереди.

Так что я боюсь потерять в результате суда? Тоже не знаю.

Перестану думать? А может, это к лучшему? Буду каким-нибудь тараканом. Жизнь по инстинкту: свет погас, пора в разведку за хлебными крошками, потом на водопой. Свет включили — врассыпную, ребята!

А то тапочкой по башке получишь. Устроили тебе газовую атаку, измазали плинтуса какой-нибудь гадостью — перебирайся на соседскую кухню. Ну чем не жизнь, и думать не надо. Хорошо! Только недолго.

И только один раз. Потом превращаешься в безжизненный прах. Вот это уже навсегда. Правда, тебе уже это будет все равно, сознания-то нет.

Размышляя на подобные веселые темы, я плыл по пустынному белому коридору. Хоть бы одна, пусть даже закрытая дверь. Хоть бы одно пятно на белоснежных стенах или полу. Мне стало скучно. Я решился. Будь, что будет — вперед!

И я тут же оказался в каком-то предбаннике перед стандартной дверью, а позади, за моей спиной, бесконечный коридор превратился во все ту же непроницаемую стену. Но она меня больше не пугала. Я распахнул дверь и шагнул вперед.

VIII

Именно шагнул. Потому что я вдруг снова обрел чувство веса.

Причем, у меня было такое впечатление, что вес этот не располагается равномерно по всему моему телу, а давит откуда-то сверху, словно что-то тяжелое положили мне на плечи.

Помещение, где я оказался, опять же напоминало регистратуру. Только стойка была одна и за ней сидела прехорошенькая белокурая девушка — истинный ангелочек. А недалеко от нее в позе задумчивости стоя висел — между ногами и полом можно было просунуть ладонь- Валерий.

— Ну что, прогулялся, — спросил начальник смены.

И, не ожидая моего ответа, довольно сурово добавил:

— Папочку сдай секретарю.

После такой неласковой встречи я молча протянул ангелочку свой файл. Она положила его на экранчик, все опять засветилось алым. А затем моя папка полетела то ли в какую-то корзину, то ли какую-то трубу пневмопочты у нее под столом.

А суровый Валерий продолжил, обращаясь сухо и официально:

— Как всякой душе категории «А» вам полагается обвинитель.

В этот раз подобная миссия возложена на меня. Вы готовы к процессу?

Я молча кивнул.

— Следуйте за мной, — произнес мой обвинитель и поплыл к единственной двери.

Я, тяжело ступая, пошел за ним. И только тут я заметил, что одет в серый балахон из дерюги.

IX

Когда и где я успел переодеться в это рубище — не знаю.

За портьерой меня ожидала кромешная тьма. Но вдруг она рассеялась, откуда-то сверху на меня пролился поток необыкновенного света. Он был ярок, но не резал глаз, он просто выхватывал меня из темноты. Посмотрев вверх на источник света, я понял, наконец, почему все подсудимые так пристально разглядывали невидимый прожектор. Там не было этого самого прожектора, да и, вообще, какого- либо понятного и объяснимого источника света. Там находились весы. Обыкновенные, казалось, весы с двумя чашами и стрелочкой посредине. И тут я все понял. На этих весах будут взвешивать мои прегрешения. Пока же чаши находились в равновесии.

Справа возник еще один столб света, выхватив из кромешной тьмы фигуру Валерия. Одет он был в лиловый балахон, напоминающий рясу, и вид у него был весьма серьезен.

— Высокий суд, Вашему вниманию представляется избранный третьей категории, претендующий на четвертую, — объявил он.

Судя по тому, с каким сердитым видом он это объявил, меня можно было расстреливать сразу, не тратя время на разбор моего дела. Такое начало не предвещало ничего хорошего.

— О том, как он справился со своим четвертым заданием, предоставлено судить Вам.

Теперь Валерий внешне напоминал Владимира Высоцкого в роли

Глеба Жеглова. Та же непоколебимая уверенность в правоте своего дела и полное неприятие врагов и оступившихся товарищей.

Мне даже стало неприятно от осознания того, что не так давно мы с ним мило беседовали в его кабинете, и я был с ним открыт и любезен, а он теперь катит на меня бочку непонятно за что.

— Начнем с жизненного пути подсудимого. С того, как он соблюдал заветы.

Упреки начались сразу же.

— Он не верил в бога, — провозгласил Валерий. — При рождении подсудимый был крещен по православному обряду, но в церковь не ходил, традиций и обрядов не соблюдал, если не считать того, что на пасху любил вкушать крашеные яйца, молитв не учил и не знал, и долгое время сомневался в существовании божественных сил и предначертаний в судьбе. Оправданием ему, в какой-то мере, могло бы служить то обстоятельство, что и родители его тоже были атеистами, или, по крайней мере, людьми не особо соблюдающими религиозные обряды. Так что в семье не было соответствующих традиций.

Но, как говорится, незнание закона не освобождает от ответственности, а неверие в Бога не является доказательством его несуществования.

Подсудимый, вы хотите, что-нибудь пояснить по этому вопросу?

Последняя фраза относилась явно ко мне. Взглянув вверх, на весы, я увидел, что на одной из их чаш лежит груз, сильно похожий на завязанный кожаный мешочек, а стрелка весов явно отклонилась от середины в сторону красного, опасного сектора.

Ну что тут можно было возразить, если все, что говорил Валерий, было чистая правда. Поэтому я согласился с обвинением.

— Да, я действительно с детства не верил в Господа Бога.

Признаюсь. Но я просто не верил в существование пожилого седобородого дедушки с золотым нимбом над головой, сидящего на облаке и, от нечего делать, бдящего за всеми и всем на свете. Я действительно всю жизнь не соблюдал никаких обрядов какой-либо из религий, и даже более того, готов вдобавок к прежнему обвинению сообщить и то, что я и детей своих не приучал верить в бога и соблюдать религиозные традиции. Прошу, Высокий суд, признать за мной и этот грех.