Попутного ветра!

   — Тебя везли в морг. Я говорил с водителем — довезли было до ворот… А потом ты шевельнулся, застонал… эх и перепугались врачи! — он хмыкнул, пытаясь изобразить эдакую насмешливую бодрость, но в голосе слышались глухая тоска и злость — нелегко дались Наю эти дни… Злость на тупых медиков, неспособных отличить, отделить живого от мертвого. «Благодаря» которым меня могло не быть…

   Рука его потянулась к сигаретам, мимо меня — и задержалась на миг. Он хотел удостовериться, что я и вправду сижу рядом.

   — Куда тебя забрали, Мики? И кто? И перелом… — он покосился на мою правую руку. На ней не было гипса.

   Представляю, какой разразился скандал. Из клиники, из реанимации исчезает пациент — всего через сутки после того, как прошла операция. Я глянул на календарь — красные цифры на черном фоне. Най сравнивал их с кровью на обгорелой стене, а я увидел — цветы. Алые на черной земле, живые.

   — Персонал хотели отдать под суд… Отчим твой утверждал, что тебя просто убил неумелый хирург, и скрыли концы в воду, — Най затянулся. Нервно, не как обычно.

   — Меня вылечили.

   Он посмотрел недоверчиво, всем своим видом показывая — не угомонится, и мне придется выложить все… нет, Натаниэль. Это уж точно — нет.

   Тут до него дошло наконец:

   — Ты пришел ко мне — к первому? А мать? И Ника?

   — Ничего. Ты приютишь меня? Нет, не надо звонить. Скажи им потом, что я был.

   — Мики! — возмущение перемешалось с недоверием, крепкий коктейль:

   — Ты что, снова уйдешь?

   — Завтра, Най. Все — завтра. Позволь мне просто… — я обнял бархатную диванную подушку, вишневую божью коровку — подарок давнишней девушки Ная. — Просто побыть здесь.

   В ту ночь я не спал. Как я понял потом, заснуть я мог только у себя, в домике на трассе. Когда понял, начал вспоминать старые байки — про вампиров, к примеру… с их узким деревянным укрытием.

   Но мой домик был все-таки вполне человеческим жильем с виду, хоть и смахивал на старый сарай.

   И даже занятие было вполне человеческим с виду. Я старался не думать, откуда берутся люди на трассу, старался не смотреть вслед им, уходящим по грунтовой дороге. Все равно они скоро скрывались в легком мареве. Одни шли беспечно, другие едва волочили ноги. Но никто не оглядывался.

   Я старался помнить только о том, что без меня им было бы добираться трудней и дольше… и не думать о том, что, может быть, их бы сумели спасти, пока не завершен путь. Адамант говорил — нет. Со временем я поверил. Поначалу пытался обмануть судьбу — не свою, чужую. Поворачивал мотоцикл на середине дороги, помня — бывает клиническая смерть. Пассажиры тогда попросту исчезали, я не успевал отследить миг, когда за спиной не оказывалось человека. Адамант сказал, чтобы я перестал маяться дурью…

   Я просто нахожусь в другом мире, говорил я себе. Думать так было тем легче, что вещи — Ромашка, в конце концов, одежда моя — существовали неизменными и там, и здесь. Может, не зря раньше в дорогу умершему давали то, чем он пользовался при жизни?

   После аварии я стал видеть мир слегка по-другому. На трассе всегда было пасмурно, порой шел дождь, изредка — снег. А изредка обочина дороги встречала меня невысокой травой и клевером — тогда начинало казаться, что я вернулся в лето. Многие куски трассы я знал до последнего камешка по сторонам ее — но другие постоянно менялись. Я привык, как привыкают к постоянной метаморфозе облаков.

   А Лаверта полна была красок и звуков. Я научился слышать кошачьи шаги и то, как воробьи встряхивают крылышками. Научился различать бесчисленные оттенки чашечки цветка. Порой это мешало — Пленка ворчала неслышно, чувствуя, как нервы звенят и кровь течет по жилам быстрее. Но скоро все становилось само собой разумеющимся, меня тянула назад серая морось. Даже пока я был в Лаверте, она стояла за спиной, поджидая.

Я наконец понял фразу «живи, будто ты уже умер». И еще кое-что понял — могу по-настоящему стать собой. Можно быть слабым, сентиментальным, смеяться и плакать когда хочется и не напускать на себя браваду «бывалого человека» — уже поздно. Да и бессмысленно. Перед самим собой, что ли, притворяться?

   Теперь я мог жить так… только живым я не был.

   Я слишком часто возвращаюсь в прошлое, когда рассказываю. Но что поделать — в прошлом вся моя жизнь. А сейчас не выходит понять, что я такое, есть во мне хотя бы капелька реальности или все-таки нет. Наверное, все-таки есть. И недавние события тоже постепенно станут воспоминаниями.

   Смерти я толком не научился бояться. Порох приходил страх, но исчезал, прятался, как вороватый кот, заслышав шаги хозяев. А когда ты уже испытал умирание, бояться и размышлять просто нелепо.

   У меня был Ромашка. У меня была трасса… и твердое знание, что друзья и родные живы.

   Возможно, мне подарили вечную юность — но слишком мало времени прошло, чтобы я успел осознать этот дар. Потому что вокруг меня все были молоды и здоровы. И даже умирали молодыми и здоровыми, по большей части — а старики представляли собой когорту иных, непонятных существ, уж точно созданных из другого теста.

   Подумал о прошлом — и вспомнил, зацепившись за слово.

   Итак, за мной следят. Упорно… при этом не мешают. А почему следят? В голову ничего не лезло. Знать я ничего не знал. Мать и отчим? Вряд ли… Друзья? Тут бы не поручился, за молодежью сейчас присматривали, но все же не настолько, чтобы гоняться за единственным ни к чему не причастным мальком.

   Я спросил Адаманта, могут ли они знать… о том, что я не совсем в порядке. Он ответил, чтобы я не забивал голову ерундой — живые пока еще не научились распознавать выходцев с того света.

   Тогда я спросил, могут ли знать про Пленку. Адамант успокоил: мол, если бы знали, тебя разобрали бы на кусочки еще в клинике… или перехватили любой ценой. Для опытов.

   Единственное, что мне приходило в голову, это какие-то дела отчима. Денежные махинации? Но тот был всегда показательно честным. Нежеланный свидетель чего-либо? Тогда я-то при чем?

   Ферилья смотрела на меня из-под куста. Серая, длиннотелая, с пушистым хвостом. Я протянул руку — погладить, зная наверняка, что не дастся. И все же — вдруг? Порой я сомневался, что ферильи — существа из плоти и крови, или хоть могут казаться такими. Быть может, передо мной просто пушистый сгусток тумана, подвижный сгусток с огромными грустными глазами.

Сейчас я вспоминаю — до меня доходили слухи о непонятных зверьках, порой возникавших в свете фар на трассе. Зверьков видят те, кому далека и трудна дорога… видят живые люди.

Или дорога — одна для живых и мертвых?

Глава 6

   Лаверта

   Друг имеет право на собственные секреты. Если вместо поддержки начать лезть к нему в душу, кем будешь после этого? Этого принципа Натаниэль придерживался всю жизнь. А сейчас его пытались заставить на принципы наплевать. И заодно на дружбу.

   — Скажи, что с ним?

Она не просила — требовала. Воробышек, пытающийся оттолкнуть со своего пути большого кота…

Най упрямо отворачивался, огрызаясь — и старался случайно не нагрубить:

— Послушай, ты ему доверяешь? У него может быть своя тайна?

— Мне плевать на его тайны, я хочу знать, как он!

— Живой, здоровый… ну, что тебе еще? Ничего я не знаю!

С девушками, которые ему нравились чисто по-дружески, Най вел себя очень неровно. Становился вдруг неуклюжим, привычная ленивая грубоватость приобретала некоторую нервозность. Не мог решить для себя, как стоит обращаться с особью женского пола, которая не годится в возможные пассии. А Ника стояла перед ним, мерцая светло-серыми, серебряными глазами, одинокая, беззащитная и очень решительная.