Хроника лишних веков (рукопись)

Убрав с глаз полотенце, я посмотрел на него, а он — на меня. Так может смотреть лунной ночью трезвый умом человек на чуть приоткрывшуюся дверь склепа.

— Признаться, я тоже чуть не ослеп, — сказал он, делая доверительную улыбку. — Я не хотел бы оказаться на его месте… Но мне кажется, ты пришел не за мной. И это уже хорошая новость.

Он отошел и что-то ткнул ногой. Я присмотрелся: от его тычка осыпался в темное пятно на земле костяной домик грудной клетки.

Рядом затопал жеребец, и над гипостратегом навис всадник.

В его опущенную руку Демарат сунул трубочку пергамента, окольцованного тесьмой.

— Вождю Эдекону! Немедля! — отдал он команду и коротким взмахом руки метнул конного вестника далеко прочь, сквозь орду.

«Эдекон… Эдекон… — вспоминал я, услышав знакомое имя. — Да это же отец Одоакра, полководец Аттилы! — вспоминал я курс Истории. — Одоакр свергнет последнего римского императора».

Вспоминая Историю, я огляделся. Орда раздалась, оставила нам широкий круг пустой свободы и глядела в него издали с опасливым любопытством. Казалось, что все кругом безоружны.

— Посланник небес! — нарочито громко обратился ко мне Демарат, он переменил позу для общения с равным и больше никого, кроме меня не видел. — Твоя очередь повелевать, гипербореец!

От речки вдруг по-родному, по-дачному потянуло холодком… и где-то уютно поржала лошадка… и это показалось мне настоящим чудом… можно было жить дальше даже здесь.

В шатре уже торжественно пылали светильники, узоры-веточки искрились на зыбких стенах. Гипостратег усадил меня на тюфяки, а потом сам долго и важно устраивался.

Скатерть-самобранка вновь возникла между нами.

— Ниса! — кликнул гипостратег.

Ниса, возникнув из небытия, уютно уселась сбоку от гипостратега, готовая слушать и не быть.

Я тронул ее взглядом, как мог, бережней.

Она оказалась не похожей на ту, которую я успел вообразить: заметно полновата, широкое лицо, глаза мельче и темнее… и сероватые дуги под глазами, и подрумяненные щеки. «Нет, нет, все равно хороша собой», — убедил я себя. Она же смотрела на меня, глядя при том чуть в сторону, а губы держа коротко и строго.

— Между прочим, римская гражданка, хотя и египтянка по рождению… — заметил Демарат, сам разливая умелой властной рукой, он явно не желал присутствия никаких слуг, рабов или телохранителей. — Нисаэрт, красивое имя. И что она здесь делает, в этой выгребной яме, ума не приложу.

Ниса свела перышки бровей, собрала морщинки на лбу и, вытянув верхнюю губку, прикоснулась к вину.

Поглядев на ее губку издали, я закрыл глаза и во тьме упоенно глотнул раз, другой и еще. Это вино было лучше прошлого — душистее и не такое сладкое.

Демарат уже направлял ко мне горлом пузатый серебряный сосуд.

— О-о! — оценил он мою прыть. — Вот что надо было показать варварам. Отступились бы сразу. Амвросия на Олимпе крепче?

— Крепче! — подтвердил я. — Гораздо крепче.

Огни светильников и маленький уютный мир, ими освещаемый, и мое тело, и мои мысли — все потеплело и невесомо воспарило над всеми страхами, прошлыми и будущими. И меня понесло, повлекло. Я что-то рассказывал по долгу странника про свою историю, а потом и про всю древнюю Историю, которую знал с гимназии и университетских занятий.

Демарат наливал, слушая про свою родную Древнюю Историю очень внимательно. Потом один сосуд повалился, а появился новый, тяжелый и полный. И Ниса прилегла, вытянула ноги и слушала, подперев рукой голову. Демарату я как бы докладывал, а, переводя взгляд на Нису, начинал воодушевляться — и расписывал вальтерскотски историю Темных веков… всех наших темных веков… и плыл-плыл по ее плечу, и спускался по складкам ее туники, как по горной реке… и захлебываясь, выплывал на перекате ее бедра…

Демарат распарено багровел и все чаще утирал губы тыльной стороной кисти.

— Здесь можешь стать хорошем прорицателем, — ясно сказал он. — Даже при базилевсе, если боги будут благосклонны… а похоже, так и есть. Будет немалый доход.

Это была трезвая мысль, охладившая мою голову. Я напрягся и отпечатал ее в памяти.

Мне показалось, что Демарат и вправду трезвеет. Он выпрямился — и теперь смотрел на меня пусто и прямо, как изваяние.

— Николаос, — сказал он также пусто и прямо. — Я тебе верю.

Я не знал, что ответить, чувствуя к нему необъятную симпатию.

— Я хочу сказать тебе, — Демарат чуть склонил голову и стал смотреть на меня исподлобья, — что твои боги не ошиблись. Они послали тебя за жертвой — и вот она, прямо перед тобой.

С губ Нисы прочь слетела простоватая улыбка цветочницы. Она бросила на Демарата тревожный и очень умный взгляд.

— Не понимаю, — нарочно сказал я, поскольку очень старался в эти мгновения не понимать его.

— Дурачком тебе уже не прикинуться, — сощурив один глаз, сказал Демарат.

Мы переглянулись с Нисой — и оба изобразили полную оторопь.

— Недурная… даже красивая смерть — сгореть в мгновение ока от взгляда богов, — с очень знакомой мне тоской в глазах проговорил Демарат, степенно отпил и закусил маленькой маринованной сливой. — Достойная смерть — лучшая награда. Лучше тусклых медяков кесаря.

Он вздохнул.

У меня ёкнуло сердце — так улыбался в иных мирах полковник Чагин, предлагая «ланч».

— Демарат, — нарочито назвал я его по имени и на всякий случай опустил глаза. — Сейчас самое лучшее — не играть с огнем. Эти боги, которые мне известны не больше, чем тебе, — они наверняка слышат… и я не уверен, что они разумеют иносказания.

— Какие иносказания! — раскинул руки Демарат. — Огонь есть огонь. Огонь — лучшая судьба.

Я не вытерпел — и поднял взгляд. О, я вполне осознал, что обладаю поистине убийственным взглядом.

Демарат держал серебряный кувшин крепко за горло, приложившись к его округлому рельефному боку виском.

Ниса тихонько выдавливала в рот мякоть темной сливы.

Я слышал неясный шелест вовне, над самим шатром, и ровный шум гуннского лагеря… Но тревожил, иголочками колол голову тот странный тихий шелест наверху…

Ниса внимательно смотрела на бледную и сильную руку стратега, стиснувшую горло сосуда.

— Вам в вашей дали известно о великой эллинской мести? — сосредоточенно проговорил Демарат.

Я развел руками.

— Об эллинских братствах разума и стратегии?

Я сделал наивную улыбку.

— Об Этолийском Щите? О Спартанской Лиге? О Мече Семи Врат?

Увы, в моих знаниях Истории обнаружились провалы… Впрочем, я стал подозревать, что подобными «провалами памяти» могут страдать и наши заядлые профессора…

— Вы ничего о нас не знаете, — сделал закономерный вывод Демарат.

Он опустил кувшин на место… и больше наливать не стал.

— Я скажу немного… — глуховатым голосом произнес он, явно намекая на значение великих тайн и заговоров. — Сколько дозволено «отцами»… и чуть больше того — для поддержания огня опасности, без которой скучно и холодно жить. Ты готов?

— Пожалуй, — кивнул я.

— Только больше не опускай взгляд, — твердо предупредил он. — В конце концов, если тут кто и лжет, то — не ты.

«Придумал, тоже, «русскую рулетку», каких не было! — со злостью подумал я. — Хочет гореть — пусть горит».

— Эллада погибла в битве с македонцами при Херонее, — сказал Демарат. — Эллада стала застежкой на плаще Александра… а потом — на тоге римских диктаторов… И тогда мы стали тайно сажать семена и плевелы. Мы создали лучшие на просторах ойкумены гимнасии, и лучшие техниты-эллины двинулись на все стороны света. Туда, куда посылали их «отцы» тайных союзов… Александра, превратившего Элладу в застежку на своем полевом плаще, воспитывал Аристотель. Надеюсь, это тебе известно?

Я быстро кивнул, чтобы не сбить его с опасной дорожки.

— Все знают: лучшие стратеги во всех армиях, при всех императорах — эллины и только эллины… пускай, у них нет собственных армий, они и не нужны — продолжал он, усиливая напор очевидной тайны. — Лучшие зодчие — эллины. Лучшие врачи от Полуночных островов до Рифейских гор и Ганга — эллины. Самые точные землемеры — эллины. Лучшие советники и нотарии — тоже мы, эллины. Отныне любой завоеватель, приходивший в Элладу, знал, что он может взять без спроса, а что должен лишь смиренно просить, ибо силой меча этого не возьмешь, а обойтись без этого — тоже не обойдешься. Цари и магистраты от Британии до Индии шлют в Элладу прошения, а на обратной дороге охраняют наемного технита куда лучше, чем царского посла.