Дайте нам крылья!

Я уже собирался сесть в автомобиль, но Чешир остановил меня.

— Хочу вам еще кое-что сказать — при Авис никак не мог.

Он смотрел на меня с высоты своего двухметрового с лишним роста.

— У меня есть кое-какие предположения, почему Пери могла похитить Хьюго. Вернее, гипотеза, всего одна. Как я уже говорил, Пери — девочка совсем юная и очень впечатлительная. Неискушенная и наивная. Когда она прибыла к нам, дом, обстановка, все это ее ошеломило. И она… по-моему, она немножко влюбилась в меня. Я не воспринял ее увлечение всерьез, но, видно, напрасно.

Чешир извлек из кармана шорт какой-то блестящий предмет и протянул мне. Прозрачное пресс-папье, а в нем заключена живая роза. Поразительно мастерская работа — лепестки до сих пор как живые, ни морщинки, ни трещинки, да еще и капля росы в самой сердцевине.

— Ее подарок, Фоулер. Я тогда подумал — очень мило со стороны девочки, но теперь все размышляю: а вдруг она совсем потеряла голову? Может, воображала, будто у нас настоящий роман? Когда найдете ее, будьте готовы к тому, что она наговорит вам чепухи. Мало ли что она там себе нафантазировала на мой счет. Хьюго-то она вряд ли навредит, скорее всего, просто хочет привлечь мое внимание. Поэтому, собственно, я и не стал обращаться в полицию, а позвонил вам. Вы же понимаете, Фоулер, если Пери официально обвинят в похищении ребенка, то все, на ней можно ставить крест. Уж из Города-то ее точно выдворят без церемоний. А она совсем юная. Положим, оступилась, совершила серьезную ошибку, но, если мы вернем Хьюго целым и невредимым, зачем калечить ей жизнь из-за глупой девичьей влюбленности?

Так-так, вот я уже и просто «Фоулер». Быстро же мы достигли этой стадии. Всего и надо было — принять его деньги, и Чешир уже фамильярничает.

Я повертел тяжеленькое пресс-папье в руках и прикинулся, будто все еще любуюсь им. Надеюсь, выражение лица меня не выдало. Даже если Чешир пытается пустить меня по ложному следу, все равно в его словах, возможно, таится ключик к мотивам поступка Пери. Роза — нежные, влажные, мягкие изгибы ее лепестков, темно-красная приоткрытая сердцевина, — настоящий символ страстного желания. Очень может быть, что и брак Чешира дал трещину отчасти из-за Пери. Конечно, рановато с места в карьер устраивать свежеиспеченному клиенту допрос с пристрастием — мол, было у вас что с няней или не было? Обычно так дела не делаются, полагается выждать, завязать какие-то отношения, расположить к себе. Но сейчас время было слишком дорого. Я не мог позволить себе роскошь длительной осады, постепенных подступов. И ринулся на штурм.

— Так, уточним, вы хотите мне сказать, что слегка позабавились с няней, а она приняла это слишком всерьез и вот теперь мстит? — спросил я.

— Вам сказано ровно столько, сколько вам надо знать, — отрезал Чешир.

— Ясно. Ладно, если Пери с вами свяжется или еще что-то случится, сразу звоните мне, поняли?

Например, если с тебя потребуют выкуп за ребенка, — мысленно добавил я.

Золотистый Плюш упорно отирался у меня под ногами. Я уже направился к автомобилю, как Чешир вдруг сказал: «Пусть побудет у вас несколько дней, пока Хьюго не найдется. Зверек, конечно, красивый и дорогой, но я его сейчас просто видеть не могу». Я и ахнуть не успел, как Чешир зашвырнул льва в машину. Зашвырнул, а потом развернулся и взмыл в небо. Ого! Это что же, он всегда так легко и небрежно избавляется от надоевших близких? Вполне в духе богатых — сбагрить свои трудности кому-нибудь постороннему. Да еще с таким видом, будто делаешь немыслимое одолжение.

Едва Чешир исчез в небесной вышине, где неуклонно сгущались грозовые тучи, как Тадж настойчиво окликнул меня:

— Зак, приятель! Неважнецкие новости. Пока ты там наверху трепался со своим толстосумом, около меня тут кое-кто ошивался.

— Кто?

— Да какой-то летунчик с черными крылышками. Здоровенный дядя. И так подкатится, и этак, и под брюхо заглянет, и во все места. Я его отсканировал, но на него ничего нет.

— Может, он из охранников Чешира, — предположил я. — У Чешира они наверняка есть, а не было — так теперь завел. Не удивляюсь, что он вокруг тебя крутился. А взломать не пробовал?

— А шут его знает, — непривычно угрюмо буркнул Тадж.

— Не кисни. Доберемся домой — осмотрю тебя как следует, — пообещал я.

На обратном пути мысли мои были занятые первой в жизни встречей с летателями. Все-таки подобное здорово выбивает из колеи. Да еще на заднем сиденье автомобиля растянулся Плюш — тоже радость на мою голову, тащить домой карликового льва. Выбила меня из колеи и колоссальная сумма, которую Чешир заплатил сегодня, а ведь это только первый взнос.

— Хотелось бы узнать, — после некоторого молчания вновь заговорил Тадж, — что это за меховое кошачье недоразумение развалилось у меня позади?

— Не ной, Тадж. Твой производитель обещал мне «неизменно язвительный тон», а ты выходишь из образа.

По дороге домой пейзаж за окнами словно прокручивался в обратную сторону: вот остаются позади богатые кварталы, вот улицы становятся все уже и тусклее, не пестрят и не полыхают в воздухе огненные и зеленые попугаи, не порхают голуби — вместо них скворцы-майны, воробьи, дрозды, словом, однообразная публика в унылом оперенье, все те, с кем нам приходится мириться. Зрелище наводило на определенные аналогии и, глядя по сторонам, я размышлял о переменах. Как случилось, что человечество дошло до такого? До того, что появляются особи, претерпевшие столь сильные модификации, как Чешир? Сегодня я впервые увидел летателя собственными глазами и вопрос, который и без того занимал меня давно, теперь преследовал меня неотступно.

Перемены начинаются с малого, можно сказать, со случайностей. Делаешь шажок, и не успеешь оглянуться, а ты уже взобрался на вершину высокой горы и даже не различаешь отправную точку своего восхождения. Так где же наша отправная точка, с чего все началось — неужели с того первого ребенка, который был зачат при помощи ЭКО? Или же этот итог был неизбежен с самого начала, с того мгновения, когда мы, люди, принялись менять мир посредством огня, инструментов, языка?

Похоже на то, что человечество держалось этого курса с самого начала. Неужели появление летателей как новой ступени эволюции и есть венец творенья? Неужели мы стали расой перевертышей? В сказках, которые я слышал в детстве, самым хитрым перевертышем, трикстером обычно был Лис. Или Ворон. Или волшебник, умевшись менять обличье, а то и оборотень. Не хищник в чистом виде, но и не жертва, а понемногу и то, и другое — вечно уязвимый и неизменно опасный. Но, конечно, сказки лгали и не лис, не ворон меняют обличье, а мы, люди. Мы — все и ничто. Мы более не придерживаемся одной оболочки.

Пример из ближнего круга — тот, кто мне дороже всего на свете, мой сын Томас. Что мы предприняли, создавая его? Глаза у Томаса зеленоватые, того чистейшего оттенка, какой бывает у воды. Оттенок этот Лили сама выбрала в Каталоге Крошек. Не помню, как он официально именуется, нечто нарочито-сухое вроде Реестра Кохрана. Но все равно расхожее его название — Каталог Крошек. Потому что он и правда не больше не меньше как каталог, по которому можно выбрать пол, цвет глаз, волос, оттенок кожи и так далее.

Не с этого ли началось наше разложение? Или раньше, когда мы согласились еще до рождения сделать Тому комплексную прививку от самых опасных болезней? Жадничать, когда речь идет о здоровье сына, я не собирался, но выбирать ему цвет глаз по каталогу — не желал. Я тогда крепко поспорил с Лили. Ведь это все равно что относиться к ребенку как к товару, который заказываешь по прейскуранту, чтобы он отвечал определенному набору требований! Но она и слушать не желала, не понимала: мы поставили ему защиту от болезней, почему не выбрать цвет глаз? И то и другое — программирование эмбриона, так в чем принципиальная разница?

Историю развития биотехники я учил в свое время, когда проходил обучение в полиции. Помню, как нам рассказывали о первом младенце, зачатом с помощью ЭКО, и о том, какой тайной окружали малыша. Мои соученики тогда очень удивились, узнав, что эта невинная процедура вызвала такое возмущение общественности, такие бурные споры о том, морально ли искусственное оплодотворение. Не удивился лишь я.