...ское царство

Алексей Романов оказался человеком, может, несколько чрезмерно худощавым, но при том высоким и весьма широкоплечим. Сочетание крупных черт его лица вряд ли заслуженно можно было назвать пригожим: широкий круглый нос и острые скулы, громадный лоб, увеличенный лысиной, и оттопыренные уши, светлые прозрачные глаза, массивный подбородок. Но все это удивительным образом сглаживала самая непосредственная доброта, проистекавшая от того лица, от светлых глаз, даже от розовых оттопыренных ушей. Но каким замечательным был у этого угловатого, нескладного человека голос, низкий, то мощный, то почти вкрадчивый, но неизменно глубокий и умиротворенный, слушая который будто отдыхаешь душой, и унимаются нервные мысли, и суетные проблемы уничтожаются.

— Тимур, — представился я.

— Алексей, — он протянул мне широкую ладонь для приветствия.

Мы пожали друг другу руки. Удивительно спокойным в данной ситуации показался мне Алексей Романов (это уже характер), ведь по долгу службы приходилось встречаться с великим множеством людей, и абсолютное их большинство всенепременно трусили камеры.

— Что это вдруг вас занесло к нам? — широко улыбался Алексей Романов. — Что это вы решили нас снимать?

— А кого же нам снимать?

— Ну, кого сейчас снимают…

— Разнообразных ростовщиков и проституток всех мастей? — уточнил я.

Алексей широко от души рассмеялся:

— Так их никто теперь не называет… Но телевидение-то ваше кому-то принадлежит, кому-то, кто владеет сегодня деньгами. А там уж, он ли вам укажет что и кого снимать, или самоцензура отдаст распоряжение, — значения не имеет.

— Что значит «самоцензура»? — спесиво возмутился подскочивший к нам оператор Митя. — Мы независимая продакшенстудия!

— Митя, пойди, пожалуйста, и сбалансируй камеру, а заодно проверь все ли в порядке со звуком, — быстро и вовремя вступился я.

Митя раздраженно фыркнул, тряхнул головой, чтобы откинуть вечно падающую на лоб белокурую челку, и, бормоча чуть громче, чем себе под нос «я сам знаю что мне делать, тоже мне учитель», ретировался. Нельзя сказать, что подобные привереды этого белокурого мальчика сильно меня раздражали, но в таких случаях всякий раз вспоминалось, что с мертвых белых холстов так и не будет сдута пыль, что не много, не мало, а третью часть времени провожу я в обществе блажного Мити, в обществе странноватого Степана, с людьми, может быть, замечательными, золотыми, пусть брильянтовыми, но полностью, нацело чуждыми. И ради чего? Все силы отдаются обеспечению себя куском хлеба. Куском хлеба, не более! И не вырваться из становящейся все более непреложной рутины. Точно и нет для меня иных путей, как для некоего автомата неукоснительно исполняющего вложенную в него программу…

Тут, должно быть, я глубоко вздохнул, и тогда адресовался к Алексею Романову, улыбкой измерявшего возникшую заминку:

— Вам нужны какие-то приготовления?

— Может, на «ты»? — предложил он.

— О! Так еще лучше. Но в кадре нам все-таки придется обращаться друг к другу на «вы». Так как ты считаешь, сразу и станем снимать?

— Сразу — так сразу, — герой будущей передачи оставался все так же весел и беззаботен. — Ты, надо думать, профессиональный интервьюер. Мне тоже шпаргалки не нужны… Может, здесь, у окна, и присядем?

— Нет-нет, — тут уже вступил Степан, — лицо будет наполовину синим. Лучше как раз от окна подальше.

Лаборатория представляла собой довольно просторную комнату, в которой находилось несколько столов, несколько шкафов, на стенах полки с химической посудой, и повсюду как-то хитро слаженные клетки и садки, в которых помещались разнообразные животные, но все мелочь довольно невзрачная. Мы выбрали наиболее удаленный от окна стол, за которым и расположились. Степан с разрешения хозяина сносил на этот стол всякие колбы, пробирки, не забыл и микроскоп. Затем им же был выставлен свет при помощи наших портативных софитов. Митя же тем временем с самым независимым видом стоял возле штатива с камерой и ждал окончания приготовлений, которые заняли не более десяти минут.

— Добрый день. Дорогие телезрители, — обыкновенно начал я, глядя в объектив камеры, — программа «Бонжур» продолжает знакомить вас с наиболее интересными личностями нашего города…

— Это я-то интересная личность? — тут же отозвался Алексей.

— Разумеется. Почему нет?

— Боюсь, те зрители, которые воспримут такое представление всерьез, будут очень разочарованы. Анекдотов я рассказывать не стану, плясать тоже не мастак…

— Это вы напрасно. У нашей программы аудитория, вероятно, не так велика, но постоянные наши зрители — это просвещенная публика. Никто от вас юморесок и не ждет. Так вот, сегодня с нами Алексей Романов, зоопсихолог… — я вновь повернулся к своей жертве. — Я правильно назвал вашу профессию?

Алексей спорить не стал:

— Можно меня назвать и зоопсихологом, можно — этологом. Как вам будет угодно.

— Прекрасно. Значит, сегодняшняя наша тема — поведение животных. Знание поведения братьев меньших помогает нам разобраться в собственном образе действий. Верно? Ну, и приступим. Что же такое поведение, Алексей?

— Тут прямого ответа, всего скорее, и не найти. Хотя, можно сказать так: поведение — это движение. Я имею в виду не только различные способы перемещений, но так же мимику, дыхание, любые едва заметные движения любых частей тела. Кстати, неподвижность — тоже движение.

— Для чего же изучают поведение животных?

— Вопрос, прямо скажем, неоригинальный. На него, как правило, дают столь же трафаретный ответ, поминая задачи сельского хозяйства, медицины, экологии и даже педагогики. Однако, столь телесные, столь плотоядные требования характерны как раз для удаленных от науки особей человеческого рода. Ничего, что я так, без традиционного респекта говорю о наших с вами сородичах? Ей Богу, антропоцентризм ничего кроме вреда человечеству не принес. Вот… Мое же мнение на предмет занятий естественными науками таково: это один из путей познать самого себя, свое место в данных обстоятельствах, понять смысл задач, возложенных на нас высшими силами…

— Высшими силами?! — тут я едва ли не присвистнул. — Вот так-так! Ученый-естественник говорит о высших силах! Вы религиозны?

— Если под этим подразумевать тягу к театральности: пляски с тамтамами, свечки, унывные либо экстатические напевы, — то нет. Отрицать же присутствие в нашем мире горней власти, — просто нелепо. И, опережая ваше предложение, скажу, что прибегать к самоочевидным свидетельствам, излишним для одних и напрасным для других, не стану.

— Хорошо. Вернемся же к магистральной линии нашей беседы. Итак, поведение — это движение, значит… э-э… следствие мышечной деятельности, так? А мускулы, как известно…

— …не сокращаются без нервной стимуляции? — спас меня Алексей.

— Действительно. Что же стимулирует эту сложную систему сигналов, посылаемых мозгом, а следовательно — комплекс мышечных сокращений? Есть ли тут причина? — на сочинение этой роскошной фразы прошлой ночью я потратил едва ли не четверть часа.

— Если под «причиной» понимать ближайший импульс, породивший некое частное явление, ну, например, почему при появлении врага кошка выгибает спину, — то занятие это не предполагает конца. Поскольку у каждой причины найдется своя причина, а то и не одна. И так до бесконечности. Опять же: это проблемы людей самых материальных, которые хотели бы открыть какой-нибудь такой секрет, чтобы заставить курицу нести яйца размером с футбольный мяч. Я понимаю, теперь колоссальные средства вкладываются ростовщиками, чтобы навсегда извести прочие цели и задачи… Мне же видятся достопримечательными более общие мотивы, если угодно, первопричины. Знание подобных истин, если, конечно, оно вообще возможно в теперешнем мире, не предполагает увеличения носкости кур или густоты подшерстка у несчастных норок. Но мне, как представителю своего народа, генетическая память всякий раз подкидывает свои, своеобычные понятия долга, чести, целесообразности. Но давайте перейдем к каким-нибудь опытам, что ли. Вам ведь нужно предложить телезрителям что-нибудь хоть мало-мальски забавное.