Харон обратно не перевозит (сборник)

Харон обратно не перевозит

Антология

РУМБЫ ФАНТАСТИКИ

Игорь Дубов

Харон обратно не перевозит

В самом конце лета, жнивеня месяца четвертого дня, имел приказной дьяк Лучников Алексей Васильевич беседу с дочерью. Тяжелым был этот разговор. Дочь выглядела взволнованной, торопилась, вспыхивала горячечным румянцем, да и дьяк был тревожен, смотрел сумрачно, мял в кулаке бороду, а то и закусывал, забывшись, себе ус. Неладное творилось в доме и творилось с тех самых пор, как взят был в застенок Антип, артельщик, ставивший в сельце дьяковы новые хоромы взамен сгоревших. Дело, по которому он пропал, было страшным, связанным с умышлением на жизнь и здоровье государя, и много бед могло приключиться от этого. Вот почему, хоть и была дочь резка и непочтительна, не возражал ей дьяк, слушал внимательно и даже, случалось, взгляд отводил.

— Хорошо, Антип молчит покуда, — говорила меж тем, сверкая глазами, дочь. — А, не дай Бог, начнет глаголити. Тако, мол, и тако, тружаемся де у дьяка Лучникова, еже живет в Китае на Воскресенской улице. Како тогда бити? Что делати? Какому угоднику свечки ставити?!

— Не пужаися, Катерина, — отвечал дьяк. — Вспеем утечи. Мы же готовы, нас врасплох не застигнут. Да и не будет он глаголати. И Гаврюшка тамо…

— Гаврюшка! — вскричала дочь, широко раскрывая глаза и качая головой. — Неужели вы верите ему, батюшка?! Начаетеся на него?! Да вы посмотрите на рожу его разбойничию? В глаза его поглядите! Врет он вам все. А вы его, молодого подьячего, за стол с собою сажаете. С крылца сходите! Ладно, никтоже не видет кроме своих!

— Что с тобой, Катерина? — пытался успокоить ее дьяк. — Что случилося? Пошто ты на Гаврюшку взъелась — то? Али обидел он тебя? Так вы и разговоров особно не говорили…

— Говорили — не говорили, аще обо мне речь? Об вас, батюшка, радею. Гнати его, ката, со двора надобно и в дом не допущати. Вот что!

— Охолони, Катерина! — возмутился дьяк. — Что ты такое молвиш! Нужден он мне. Мало ли, яко с Антипом дело повернется. Вото Гаврюшка и сгодится. Да нежели он у пыток стоит?! На письме сидит. Распросные речи пишет. Ано человек он верный. Потому и привечаю.

— Да уж верный! — с непонятной злобой и каким — то отчаянием продолжала наседать дочь. — Прикормили вы его, батюшка, вот он и верный. А отворотись — не роздумает, ножик всунет. Нынча Антипа пытает, а завтра за нами придет?

— Не придет, — отвечал дьяк. — А еже прикормил — так что с того? Пущай за деньги служит, коли за совесть не может. Так даже лутче, убо понятнее, за каковую возху дергати. Вельми он нынча нужден тамо, возле Антипа.

— Но у нас же везде камеры! — воскликнула дочь. — Почто он нам? Мы сами все увидим.

— Катерина! — рявкнул дьяк, разом суровея. — Опомнись! Что ты себе позволяешь?! — И добавил, тревожно оглянувшись и понизив голос: — Ты что, Чака, нас ведь могут услышать.

Но дочь не собиралась сдаваться. — Кто это нас услышит? — с вызовом поинтересовалась она. — Дворовые? Так ты их сегодня всех отпустил. А если кто и остался в доме, так Мистер Томпсон давно бы предупредил. Мы в дерьмовой ситуации, Старик! И об этом надо говорить. Кто тебе скажет, если не я? Сперва Центр заставляет нас арендовать это дурацкое поместье и во имя спасения каких — то мифических икон ставит всю нашу работу под удар. Мы — Наблюдатели, историки. Наше дело: изучать и ни во что не вмешиваться. А тут наем поместья и кража икон! Думаешь, ребята были в восторге? Пусть даже это и вправду иконы самого Феодосия. Большая радость, когда твою голову суют в петлю, и никто не спрашивает, согласен ли ты?! Но тебе, видно, понравился этот стиль. Ты теперь, не советуясь ни с кем, продолжаешь шашки с Гаврюшкой и думаешь, что это не опасно. Ты не боишься ошибиться, Старик!

— Ну чего ты хочешь? — вопросил дьяк, из последних сил сопротивляясь закипающему внутри гневу. — Что я его прогнал? Прямо сейчас, когда взяли Антипа? Чем он — то нам может повредить? А представь, что Антип раскалывается где — нибудь в сенях. Там, где нет камер. Что тогда? Это же государево «слово и дело». И артель тогда возьмут, и нас приберут. Какая там к черту «работа»! По тюрьмам затаскают, ты, слава Богу, законы знаешь. Пока оправдаешься, кровью умоешься. Я, например, на дыбе и концы отдать могу. А предупредит Гаврюшка загодя, так хоть уйти успеем.

— Я не про сейчас говорю, — не желала сдаваться дочь. — Но, может быть, через два дня, ну хоть через неделю, когда все кончится… Этот Гаврюшка! Я его ненавижу. Я на него смотреть не могу!

— Не смотри, — демократично согласился дьяк, незаметно переходя в контратаку. — Сама виновата. Ты ведь даже на глаза чужим не должна показываться. А ты — то в сенях столкнешься, то во двор выскочишь не вовремя. Я уж не раз подмечал. Ты часом не влюбилась ли? Так это пустое дело. Тебе с ним детей не крестить.

— Я?! — вспыхнув, возмутилась Чака. — Я в него?! Да он мне просто отвратителен! Тьфу! — в сердцах плюнула она и, резко повернувшись, пошла прочь.

— Ты куда это? — осведомился дьяк. — Скоро начнется. Ребята уже идут.

Чака остановилась.

— Ну ладно, ладно тебе, — примирительно сказал дьяк. — Садись. Развяжусь я с ним! — пообещал он. — Честное слово, развяжусь. Дай только с Антипом закончится. А там развяжусь…

Дверь скрипнула, и тяжело, так, что взвизгнули половицы, ступил через порог, едва не задев большой белокурой головой о притолоку, Барт, в прошлом Второй редубликатор Службы Времени, а ныне постельничий у дьяка. Пробежал легкими танцующими шагами присланный полгода назад и уже закончивший практику стажер Лип. Энергичный и ловкий, вошел, ястребиным оком оглядев собравшихся и задержавшись на Чаке, «племянничек» дьяков, толмач при Посольском приказе, Лонч.

Наспех поздоровавшись, рассаживались они у большого дубового стола, сразу пустея глазами и напряженно вглядываясь внутренним взором в высвечиваемую Мистером Томпсоном через вживленные в мозг импульсаторы мрачную пустоту пыточного застенка.

Никто не тянул в эту большую, наполненную тревожным молчанием светлицу. Мистер Томпсон, спрятанный в бездонных шатурских торфяниках Контролирующий центр, в любое мгновение мог связать их друг с другом на каком угодно расстоянии. Однако во всяком серьезном деле нельзя избежать ситуаций, когда важнее всего на свете теплое плечо товарища, покрыто ли оно рубахой, заковано в латы или обтянуто вакуум — скафандр. Наверное, поэтому с самого начала заброски, каждый раз, когда приходила и останавливалась под дверью, тряся клюкой, угроза, они собирались за этим столом, впитывая друг от друга так необходимое им в эти минуты мужество.

Камера на колокольне Казанского собора выхватила и приблизила шедшего по двору изломанного и иссеченного, но не помутившегося пока еще разумом плотника Антипа, которого нетерпеливо подталкивал в спину кулаком с зажатым в нем бердышом рыжебородый стражник. Еще совсем недавно рубил Антип вместе с артелью новый, взамен сгоревшего, дом владельцу далекого села Бускова, рубил — и горя не ведал. Но отправившись пять дней назад за гвоздями в Москву, расхвастался по пьяному делу в «Наливках» о большой своей дружбе с дьяволом да еще помянул неосторожно при этом великого государя. В результате брел он теперь с выражением смертной тоски на лице через двор Земского приказа, безуспешно пытаясь вытереть спутанными руками выступающий на лбу холодный пот.

А в пыточной его уже ждали. Неторопливо усаживался за стол сам наитайнейший боярин Федор Иванович Шереметев, почтительно лепился рядом, оживленно блестя маленькими глазками, приказной дьяк Иван Ларионов, скрючился и замер с ближнего к дыбе края знакомец Старика, подьячий Гаврюшка. Все пока шло в точном соответствии с записью, но томила душу нелепая, выкручивающая скулы тревога, и призрак неминуемой беды висел, расправив крылья, над головой. То ли это было вызвано кровавыми сполохами огня на мрачных, увешанных ремнями, цепями и кнутами стенах пыточной, то ли виной всему был багряный цвет тюфяков на лавках и сукна на столе, но неуютно и страшно было на этот раз сантерам, давила на сердце невнятная тяжесть — потому и сошлись они сюда, надеясь обрести в друзьях поддержку и спасение.