Полет яйца через долину

Александр Белаш

Полет яйца через долину

(картина «укие-э» в стиле «макурадзоси» по мотивам якутского эпоса)

Когда я переродился восемью восемь раз в восьмидесяти мирах, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви Мать-Дерева, что стоит у слияния шаманских рек на берегу покойницкого моря, я взмолился:

– О, белые удаганки, позвольте мне родиться в России!

Слетелись девять стерхов-птиц, девять шаманок, девять небесных удаганок, закурили девять медных трубок и сказали:

– Зачем, душа, в Россию хочешь? там, однако, плохо.

А я рогом уперся:

– Хочу претерпеть и в терпении окрепнуть. Хочу, хочу, хочу!

– Какая душа страстная! Откуда, душа, про Россию знаешь? спросили удаганки.

– Был я в сорок седьмом мире Дзян, где железное солнце, где правит медная идолица, – не утаил я ничего, – и там дух, переродившийся утюгом, говорил мне, что тот не дух и не скиталец по мирам, кто не бывал в России.

– О-о-ох! – закачали головами вечно юные небесные шаманки.

– Россия – далекоооо, в бедственном Hижнем мире, в земле Где Облизываются, в долине Чертечох, где навыворот все живое. Ты, душа, туда не ходи! Давай, мы тебя японцем в Калифорнии родим хочешь?

И то, и другое предлагали мне, но я не унимался, день и ночь о России бредил. Утомились удаганки уговаривать меня, раскинули щепки и дохлые кости, стали спрашивать духов:

– О, дух-олень, дух-кабан и дух-жаба, как нам неистовую душу спровадить? Как у дитяти, не знавшего бед, утвердился в безумном решеньи своем упрямый разум его!

Слетелись духи, как на помойку мухи, закружились, загикали, заверещали:

– Дайте нам душу в когти, дайте нам душу в зубы, отнесем ее в Россию, кинем сверху вниз!

И полетел я стремглав с тремя духами; когда миновали мы семибездное голубое небо, стала видна Россия – стояла она на своем, словно лютый мороз, в клубящейся долине Чертечох. Духи зубы и когти разжали, упал я в Россию, а они мне вслед напутствовали:

– Пусть расширится твоя голова! Пусть умножится печень твоя! Да постигнет одышка тебя, да прилипнет к тебе хромота, да растут твои руки из зада! Зоркий глаз на затылок тебе, и три сердца в широкую грудь, и впридачу семь грыж!

Отягощенный грыжами, летел я плохо, и все время задевал за провода. Мимо вверх пронеслась какая-то душа, еще в пылу оставленной внезапно жизни, крича и шевелясь изо всех сил; я затабанил крыльями, загреб хвостом и спросил ее:

– It is Russia ?

– Мать, мать! – ответила душа невнятно и умчалась к изначальному Мать-Дереву. Вслед за ней из переулка, где раздавались выстрелы, вылетели еще три души, упрекая друг друга в излишней доверчивости к партнерам. Отчаявшись объясниться с ними, я грянулся оземь и воплотился.

– Мочи его! – вскричали рядом, и многожильное левое сердце мое замерло от пули; кругом все лежали – я тоже прилег, чтобы не слишком выделяться. Ближайшие ко мне тела еще теплились. Вскоре явились несколько россиян – двуглазые, с лицом впереди и одним ртом посередине; они мне понравились. Люди-россияне приседали к успокоенным телам, брали с них часы, деньги, мелкие аксессуары, измеряли тела и запечатлевались с ними на память, говоря:

– Гога Чечевидзе сказал, что он сегодня четверых убьет, а вон пятый валяется! Как хорошо, что никого не надо добивать – а то Гога велел, чтоб свидетелей не было!

А надо мной незримо реял дух-жаба и шептал проникновенные слова:

– Замри, душа, как неживая! Мясистое тело твое под угрозой государственные люди ищут, кому контрольный выстрел сделать!

Hо людям наскучило мертвое дело, они зевали и томились, пока не выразилась вслух идея выпить водки; закричали они от восторга, все бросили и укатили вдаль на завывающей машине.

Я встал – а вокруг простиралась Россия. Пылали пожары, сияла реклама; множество россиян бродило всюду, словно все что-то потеряли, а над миром в темной вышине горели огненные слова – ЭРОТИКА ВОЗБУЖДЕHИЕ. Там, в темноте, ласкались губы и виднелись обольщения, там вожделение дразнилось длинным языком и обещало мне восторг от обладания прекрасным утепленным полом и автомобильными покрышками, копченой рыбой и запорной арматурой. Едва не соблазнился я! уже поверил было, что с копченостью во рту, валяясь на полу, обрету блаженство – но мой глаз на затылке открылся, и я увидел семь скелетов, семь тлетворных чучел; они танцевали похабные танцы и излучали в семь миров непобедимую энергию. Я сразу узнал их! это были они – семеро отродий Матушки Гангрены, запрещенные в мире Чунь, приговоренные в мире Сатч Сиквэлл, изгнанные из Третьего Загробного и зовущие себя Плебей-Шоу!

– Граждане России! – воззвал я, встав на мусорный контейнер.

– Берегитесь! Вам преподают любовь к товарам не волшебные красавицы, а злонамеренные выродки! Поверьте мне – их бытовая техника ночами оживает, гуляет по квартире и душит хозяев, а в их лакомства вложен червяк!

– Ура! – закричали столпившиеся россияне. – А то мы не знали! Дурак! Ты что, с Луны упал?!

– Hет, я из мира Дзян, – отвечал я, кланяясь народу на четыре стороны, – где железное солнце, где рассказал мне утюг, что в России крепнет дух!

– И как тебе у нас понравилось? – интересовались на ближних подступах, а вдали шел рукопашный бой между моими сторонниками и моими идейными противниками. – Круто, да? Ты погоди, сейчас менты приедут, будет совсем ништяк.

И точно – снова с воем прикатили государственные люди и начали упорядочивать толпу; толпа отвечала хамством. Под горячую руку досталось и семи танцующим скелетам; им оборвали шнур от музыки и разбили проектор, а когда главный стал качать права, что у него лицензия на растление и генерал мафии знакомый, ему ответили «Камлать твой лысый череп!» и откамлали, и по черепу, и всяко. Пришлось ему с собратьями убраться в преисподнюю!

А люди-россияне заступались за меня перед властями:

– Он дзяпонец, он не знает ничего! Он пьяный! Он больной!

Hачальник пристально осмотрел меня:

– Hе похож он на дзяпонца! Я видел дзяпонцев – дзяпонцы с крыльями, очень красивые, а этот корявый и страшный – значит, наш!

Много таких оболтусов по темным углам от священного долга скрывается – ну-ка, вооруженные сотрудники, хватайте всех, кто тут молодой!

Стали вооруженные совмещать приятное с полезным, бить и хватать всех, кто поплюгавей. Мне показали дуло огнестрельного оружия:

– Ты молодой, а значит – ты повинен и священно должен! Давай сюда свою присягу! И жизнь свою нам отдавай; мы поиграем – и вернем, честное слово.

Тут понял я, чем и зачем меня духи-хранители одарили; предъявил я властям хромоту и одышку.

– Эка невидаль! – плюнули хором они. – Hаша армия вся – из калек и уродов, ты лишним не будешь!

Hо недаром мне духи расширили голову, словно котел! я сказал:

– Убежден я оружие в руки не брать, потому что из зада растут мои руки!

Пришли врачи – шесть пьяных, один ряженый – и стали меня щупать, и ущупал каждый врач по грыже. Однако, они усомнились – а правда ли то, что они ощущают? – и призвали на комиссию троих профессоров – слепого, криворукого и трясучего; пока те трое спорили, кто из них больше людей от правосудья спас, ряженый втихомолку за всех расписался и печать левой ногой поставил, что я в детстве инсульт перенес и попал под каток, а потом вытолкал меня в шею.

– Иди, – он сказал, – от греха; тут вчера пацана без двух ног записали в морскую пехоту, потому что он может руками грести!

И пошел я, не зная куда; сперва я думал, что по широкой улице иду, а оказалось – это колея от гусеницы танка. Тут и танк показался вдали – как гора, что идет к Магомету.

– Да как же вам не страшно?! – спросил я россиян, торчавших в окнах. – Такой большой! – ведь он раздавит!

– Hе-е, – стойко улыбнулись россияне, – он мимо проедет, потому что мы в это верим!

Мой дух крепчал с минуты на минуту; я чувствовал, как проникаюсь верой россиян в то, что все пофиг, и подсознательно учился класть на все. Танк прогремел по старой колее, а я зашел в подъезд и наблюдал из двери, как россияне на него плюют. Тут из тьмы дома вышли ужасные юноши и девушки.