Третий знак киберкалипсиса

1.

Я боюсь луны.

У нее всегда холодный свет, какого бы цвета она ни была - желтого, красного, белого.

Когда луны нет, то я сплю спокойно и вижу сны. Даже когда она уже есть, но еще не такая огромная, как в полнолуние, то сны приходят ко мне, и тогда по утрам я обязан рассказывать Старшей Матери, что мне приснилось. Это одна из моих работ.

Вторая - ходить, как и все мужчины, на охоту.

Но я еще не мужчина, поэтому матери не стесняются меня и говорят при мне обо всем, даже о том времени, когда все было иначе и еще был искусственный свет.

Я не знаю, что такое искусственный свет.

Хотя знаю, как светит луна и как это делает солнце.

А еще знаю тот огонь, что горит в больших старых бочках.

Раз в три дня одну из бочек заливают водой, чтобы остыла. Потом ее снова наполняют вонючей жижей и поджигают.

Сегодня с утра Старшая опять говорила о бочках, а потом увидела меня и зашипела.

Я испугался - у меня в голове не было ни одного сна, чтобы рассказать ей, ведь луна этой ночью была огромной, почти в половину неба. Все мужчины уже ушли на охоту, а Старшая Мать смотрела на меня и все шипела, как большая летняя змея, которую случайно потревожили, когда она лежала и грелась на солнышке.

Самая младшая из матерей, Монка, сжалилась и велела мне идти за рыбой.

- Тимус, - сказала она, - не кукожься и сходи к ручью. Может, тебе повезет, и у нас будет рыба!

Ей на плечи вспрыгнул котоголов и внимательно посмотрел на меня. Котоголовов я боюсь почти так же, как луны. Хотя иногда думаю, что даже больше.

- Он покажет тебе место! - сказала Монка и вдруг улыбнулась. Котоголов осклабился и показал зубы.

Внешне они действительно похожи на кошек, только вот головы у них какие-то странные, иногда кажется, что на кошачью морду надели маску обиженного ребенка. И они не умеют мяукать, а кричат. Высокими, пронзительными голосами. Иногда - жалобными, но чаще - резкими и требовательными. Порою - угрожающими. Совсем редко - довольными.

Этот котоголов мрачно повертел башкой. Посмотрел на Монку, потом на меня, затем опять на Монку и вдруг принялся что-то шептать ей на ухо. Ну, будто шептать. Но она стояла довольная и чуть не жмурилась, а потом подняла руку и почесала ему за ухом.

- Иди, - сказала она непонятно кому, - а то поздно будет! Звереныш спрыгнул на землю и приблизился ко мне. Посмотрел своим сморщенным личиком и вдруг подмигнул. И побежал по тропинке, ведущей в лес.

Я потащился за ним, хотя больше всего мне хотелось лечь сейчас где-нибудь на солнышке, свернуться в клубочек и задремать. Чтобы внезапно бабочкой прилетел сон, а я смог бы его поймать. Охота и рыбалка - это удел всех мужчин, а сны в нашем поселке вижу только я. Почему так - никто не знает, просто когда-то давно, зим так пять-шесть назад, я внезапно проснулся оттого, что мне стало очень больно, что-то давило на голову и глаза, и я заплакал.

Одна из матерей, дежурившая в ту ночь по жилищу, подошла ко мне и стала допытываться, в чем дело.

И я вдруг вспомнил, что во сне я заблудился где-то далеко-далеко, где не было деревьев.

Одни дома, огромные и серые, с пустыми, черными окнами.

Больше в том первом сне, который я помню, ничего не было. Разве что ветер. Он подул внезапно и принес целую кучу всякого мусора. Да и проснулся я, оттого что какой-то дрянью залепило лицо, стало давить на голову и глаза.

- Ерунда! - сказала Мать, когда я рассказал ей, почему плачу. И добавила, что все это выдумки и нет таких мест на свете, где стояли бы такие высокие серые дома да еще дул бы такой ветер.

Вот только к обеду ветер поднялся, и нам всем пришлось забраться в жилище.

В тот день дуло настолько сильно, что несколько бочек перевернуло, и лес начал полыхать от высвободившегося огня.

Мне пришлось подносить воду, как и остальным пацанам. Мужчины заливали огонь, мы таскали воду.

Женщины сторожили жилище, матери командовали: что, кому и как делать.

Когда пожар затушили, Старшая Мать подозвала меня и попросила еще раз пересказать сон.

И с тех пор каждое утро я должен рассказывать ей свои сны, а она слушает и кивает головой.

Я боюсь Старшей Матери.

Она никогда не улыбается и смотрит так, будто я всего лишь шишка на лесной тропинке.

Шишку можно поднять, можно пнуть ногой, на нее можно наступить, а можно и просто не заметить.

А еще шишки надо собирать и скармливать огню.

Не тому, который в бочках, а другому - маленьким костеркам, возле которых так хорошо сидеть и греться, смотря на языки пламени. От шишек начинает валить густой дым, зато пропадает вся мошкара.

Хотя сейчас ее уже и так нет, лето закончилось, стоит осень.

Еще не поздняя, холодная и с инистыми утренниками, а ранняя и желтая.

Как-то раз Монка назвала ее «желтое лето».

Иногда мне хочется, чтобы именно Монка была моей настоящей матерью, хотя она слишком молода для этого.

Говорят, когда-то у каждого были свои мать и отец.

Я иду по тропинке за котоголовом и думаю: это очень странно, знать, что вот эта женщина - твоя мать, а вот этот мужчина - твой отец.

Мне иногда снятся сны, в которых я называю какую-то женщину «мамой», но лица ее я не могу разглядеть.

Как и лица того мужчины, который идет рядом с нами.

Это странный сон, ведь на самом деле есть мы - те, кто еще не мужчины и не женщины.

Есть взрослые мужчины и взрослые женщины.

И есть матери света.

Котоголов останавливается и поджидает меня.

Потом издает какой-то странный звук и сворачивает с тропинки в сторону. Мне приходится идти за ним, подныривая под ветви и разводя их руками в стороны, чтобы не поцарапать лицо.

Начинает пахнуть водой, где-то совсем рядом - ручей.

Ловить рыбу - не мужское занятие. Рыба скользкая и холодная, и от нее остро и пронзительно пахнет. На рыбу ставят сети, ее бьют острогой, совсем уж редко - ловят на удочку. А лучше всего рыбу ловят котоголовы на перекатах, но упросить их заняться этим очень сложно, они ведь делают лишь то, что хотят.

Каким-то образом Монка смогла уговорить этого котоголова наловить рыбы. Он будет ловить, я - собирать.

Если бы я не проспал, то пошел бы с мужчинами на охоту.

Еще вчера вечером я слышал разговор о том, что они пойдут в урочище диких кабанов.