Ты будешь жить!

Влада Воронова

Ты будешь жить!

(Рассказ)

Сегодня состоялся суд над убийцами моего брата. Получили они от пятнадцати лет заключения строгого режима до пожизненного, — жертвой этих подонков оказался не только мой брат, в общей сложности за ними числилось около десятка жертв. Точнее, только по десяти эпизодам были прямые доказательства. По косвенным набиралось ещё столько же.

Я шёл от здания суда к автостоянке. На душе было пусто и холодно. А хмурый и зябкий мартовский день только добавлял безнадёжности.

Меня догнал Сергей, капитан милиции, который полгода назад поклялся найти убийц. На сегодняшнем суде он выступал в качестве свидетеля.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Всё в порядке. Вас подвезти?

— Если не сложно.

Я вёл машину, привычно перестраиваясь в потоках автотранспорта, а мысли были далеко. Сейчас я опять переживал в тот день, когда мне сообщили о смерти брата.

Я возвращался с опознания и, вопреки очевидности, не хотел верить в реальность происходящего. Тело, лежащее на столе в морге, не могло быть моим братом.

Кто-то тронул меня за плечо.

— Быть может, вам врача позвать? — спросил темноволосый мужчина лет тридцати двух, опер из убойного отдела, который сообщил мне о смерти брата.

— Нет, — ответил я. — Не нужно… — И проговорил растерянно: — Семнадцать ножевых ранений. Неужели только для того, чтобы отобрать кошелёк с какой-то мелочью, надо было так мучить человека?!

— Ну не такая уж там и мелочь была, — сказал мент. — Ваш родственник только что получил стипендию. Её хватило бы на две дозы героина.

— Вы думаете, это были наркоманы? — спросил я.

— Скорее всего.

Мне хотелось завыть. Максим… Строго говоря, он был мне не братом, а скольки-то там юродным племянником, но разница в возрасте оказалась всего лишь семь лет, так что говорить «Ко мне из провинции приехал двоюродный брат» было удобнее, чем называть Максима племянником.

— Он был очень талантлив… — сказал я вслух. — Хотел стать детским кардиохирургом. Потому и приехал учиться именно в Москву, хотя у него в городе получить бюджетное место было бы гораздо легче. Но он хотел проходить студенческую и ординаторскую практику в клинике Рошаля. И у него бы всё получилось, ведь он ещё и семестра не отучился, когда в медакадемии о нём начали говорить как об одном из самых перспективных студентов. Но Максим нисколько этим не гордился, а над собой, над своими знаниями и умениями работал намного больше, чем любой другой студент. И ему это было нисколько не в тягость! Наоборот, Максим любил учиться и работать. Знаете, когда он только приехал, я… не особо приветливо его встретил. Тогда он был для меня всего лишь ещё одной провинциальной голозадостью, которой возмечталось покорить Москву, где и без него от приезжих не протолкнуться. Но когда он получил место в общежитии… В доме сразу стало пусто. И холодно. Как-то так складывалось, что в моей жизни никогда не было близких людей. Но Максим не захотел возвращаться. Он был очень гордый. Всего хотел добиваться сам и не принимал… подачек. Сам приехал в Москву, сам поступил учиться и сам нашёл работу. Мне понадобилось время, чтобы стать ему не просто родственником, но и другом. С ним легко было дружить. Он был… как воплощение тепла и света. Ему исповедовались взрослые и не боялись дети, хотя обычно больные малыши стараются не подпускать к себе людей в белых халатах. А к нему дети подходили сами… Максим был замечательным человеком и мог стать прекрасным врачом! А теперь его нет. И не будет уже никогда.

— Я найду их, — ответил Сергей. — Слово офицера милиции.

Я засмеялся и тут же оборвал смех. Похоже, для этого человека клятва словом офицера — не пустой звук, и служба в милиции — не только работа и зарплата.

— Простите меня, — сказал я. — И… спасибо.

— Я найду их, — повторил мент. — Вашего брата это не вернёт, но… Их ведь надо остановить. Сейчас они наверняка убивают ещё какого-нибудь хорошего парня. Или волокут в кусты девчонку. Или грабят бригаду скорой помощи, которая из-за этого не сможет спасти чью-то жизнь. Но я найду их. И закрою лет на пятнадцать, не меньше. Когда эти твари выйдут, им будет уже не до грабежей и наркотиков.

Я прикусил губу, чтобы опять не засмеяться — в словах Сергея было столько наивной веры в правосудие и собственную значимость в поддержании правопорядка. Хотя… Может быть именно потому, что у кого-то ещё сохранилась эта вера, наши правосудие и правопорядок продолжают хоть как-то действовать.

Как бы то ни было, но этот человек выслушал меня. И только благодаря ему я тогда не сошёл с ума от боли.

Я смог заплакать.

Я уже почти довёз Сергея к его отделению, когда осознал то, что должен был понять ещё на суде.

Я бросил машину к бордюру тротуара и с растерянностью посмотрел на Сергея.

— Ведь это вы раскрыли дело, и вы переловили всю банду, а награды и славу получили другие!

Сергей пожал плечами.

— Они работали по всей серии, а я только по одному эпизоду. Так что никто никого не обманывал. Всё честно.

— Но это несправедливо!

Он опять пожал плечами.

— Однако так чаще всего и бывает.

— Послушайте, Сергей… Я художник, если вы помните… И весьма неплохой художник. Если позволите, я хотел бы написать ваш портрет. В милицейской форме.

Сергей рассмеялся, взглядом обвёл салон моей машины.

— В том, что вы хороший художник, сомневаться не приходится. Судя по тому, на чём вы ездите, картины у вас должны быть значимости и ценности музейной. Только мой-то портрет вам зачем? Нет, не надо. Ни к чему это.

— И всё же я вам позвоню. Сегодня вторник… Я позвоню вам в пятницу. Прямо с утра, на работу. Договоримся о времени сеанса на воскресенье. Обещаю часто вас не мучить, но раза четыре попозировать придётся.

— Нет, — покачал головой Сергей. — Не нужно этого. Ни вам не нужно, ни мне. Прощайте.

Я усмехнулся и крикнул ему вслед:

— В пятницу утром зайду к вам в отделение, покажу наброски.

Я смял лист с эскизом и зашвырнул в угол.

Если так и дальше пойдёт, вместо портрета я намалюю дерьмовину.

И дело не в том, что портретной живописью я не занимался со времён студенчества. Если навыки хорошо усвоены, вспомнить их несложно, а мои портретные работы в Академии хвалили.

Вся беда в том, что я не могу передать в рисунке характер Сергея — его мысли, чувства, настроения… На портрете должен быть в первую очередь запечатлён образ души, а не черты лица. Иначе вместо живописного полотна получится всего лишь укрупнённая фотография с милицейского удостоверения.

Конечно, немаловажную роль здесь играет и личный контакт. Именно для этого и нужны сеансы позирования — клиента необходимо разговорить, заставить раскрыться. А чтобы просто намалевать физиономию на холсте, достаточно беглого взгляда на натуру: натренированная память мгновенно захватит и удержит все, даже самые мельчайшие детали лица и одежды.

С Сергеем мы общались пусть и немного, но всё же достаточно для того, чтобы получить хоть какое-то представление о его характере. Только вот не получается у меня передать свои впечатления на бумаге. По содержательности и выразительности мои, с позволения сказать, эскизы ничем не отличаются от фоторобота.

Всё, хватит портить бумагу. Если не получается одна работа, надо отложить её и заняться другой. Я подошёл к одному из незаконченных полотен. Ещё в школе-студии меня ругали за то, что я разбрасываюсь, веду одновременно несколько картин совершенно несходных сюжетов и техник. Но что поделаешь, если мне так удобнее? Со временем к такому «чудачеству» все привыкли и цепляться перестали, однако наш всеми улауреаченный мэтр взял с меня слово, что я никогда не буду вести одновременно больше пяти полотен. Почему мэтр выбрал именно это число, я не знаю, но слово своё держу до сих пор.