Сказки тетушки Магды (СИ)

Потом Клаус отвел взгляд от оранжевых искр. Протянул руку через костер – и коснулся пальцев Марты.

- Что? – спросила она, улыбаясь.

- Ничего, - покачал головой Клаус. А помолчав, добавил: – Ты рядом, и я в это не верю.

- Я сама не верю, - вздохнула Марта. И призналась: – Вот сижу и думаю: зачем пришла?

- Ты… хорошо, что пришла, - вскинулся Клаус.

Но Марта грустно усмехнулась.

Костер прогорал. Похолодало.

- Мне пора, наверное, - неуверенно проговорила Марта. – До монастыря не близко.

- Подожди еще чуть-чуть, - попросил Клаус. – А потом я провожу тебя.

Он поднял прутик, поворошил угли, подкинул в огонь большое полено.

- Марта… Скажи, Марта… ты счастлива?

- Да, - подумав, ответила Марта и светло улыбнулась. И видно было – не врала. – Да, Клаус. Я знаю, что нужна там. Там… я дала обещание и выполняю его.

- Обещание… - Клаус покрутил прутик. – Марта, зачем? Зачем? Разве Богу нужна такая жертва? Ведь ты нужна была здесь. Нам. Я же видел, как ты танцуешь… ты жила – в танце, ты… как рыба в воде. Зачем, Марта?

Она протянула руку и погладила его по волосам – как ребенка. Как ему объяснить? Как рассказать о тысячах ночей, когда она задавала себе тот же вопрос – и понимала, что иначе поступить не могла… это было правильное, единственно правильное решение. Она просто выполняла свою часть обещания.

- Вернись к нам? – полушепотом попросил Клаус. – Пожалуйста…

Марта молча покачала головой.

- Как же я могу, - полушепотом. – Ведь я сделала свой выбор.

- Марта… вернись! Я знаю, что не имею права просить тебя об этом. Но…

Она опять покачала головой.

Текли минуты. Луна всходила над лесом. Тишина заливала поляну. Они смотрели друг на друга – и молчали.

- Мне пора, Клаус, - наконец, нарушила молчание женщина. – Спасибо тебе… я как в детство вернулась. Но мне пора…

Она поднялась, аккуратно отряхнула подол платья.

- Я провожу тебя…

- Тогда пойдем через лес – там есть тропинка, а напрямик будет быстрее.

Ночь была светлой – до полнолуния оставалось два дня. Марта шла по чернеющей меж деревьев тропинке легко и быстро. Юбка ее едва слышно шелестела, словно трава под ветром. Потом она поежилась – свежо, сыро. Закуталась в платок. Клаус, шедший сзади, снял и набросил ей на плечи свою куртку.

Женщина обернулась к нему. Темные глаза ее блеснули.

Она не смотрела под ноги и не заметила выступающий древесный корень. Споткнулась, едва не упав, тихонько охнула.

Клаус рванулся вперед и подхватил ее, не дав упасть. И остановился. Замер.

Пальцы его лежали на плечах Марты. Медленно, осторожно Клаус развернул ее к себе. Они стояли теперь так близко, что каждый слышал стук сердца другого, и смешивались, казались очень громкими в тишине, их дыхания.

- Марта… - прошептал Клаус. Тепло женского тела туманило голову.

Она что-то прошептала и попыталась высвободиться. Но Клаус провел ладонью по ее щеке, губам, шее…

- Марта…

… Луна сияла, словно с ума сошла. Таким ослепительно-белым казалось в этом сиянии ее тело, такими темными – губы и глаза. Он шептал что-то невнятное, а она прерывисто вздохнула – и стала покорной и ласковой, а потом - жадной и нетерпеливой. Невнятный шепот в тишине и шорох ткани смолкли, и все в лесу замерло. Такая мягкая, такая высокая трава… такая же мягкая, как ее руки…

- Клаус… Господи, Клаус!

- Любимая моя… Марта, я люблю тебя. И всегда любил.

- Клаус… Грех-то какой, Боже!

- Марта… Грех – то, что мы столько лет были не вместе. А счастье разве может быть грехом? Любимая моя… Ведь Он создал нас для счастья.

- Я не знала, что это так больно. И так сладко… Боже мой, Боже, прости мне!

- Я не отдам тебя больше никому. Даже Ему, - вырвалось у Клауса. – Он поймет. И простит. Ты должна жить, Марта… у нас будет сын – это самый лучший подарок будет… и Ему, и нам.

А потом луна отвернулась, прячась в облака, чтобы не мешать этим двоим. И долго-долго не показывалась на небе – до самого розового, счастливого, скорого рассвета.

Марта лежала, вытянувшись, на траве и смотрела в небо. Высокое, серо-прозрачное, оно потихоньку наливалось яркой синевой. Потом повернулась на бок и, приподнявшись на локте, посмотрела на спящего Клауса.

Я люблю тебя, подумала она. Больше всего на свете. Всегда люблю и любила. Больше жизни. И эта любовь больше той, другой любви, в которой я поклялась много лет назад. И та, другая, кажется мне теперь постылой.

Может ли стать постылой любовь? Оказывается, может. И как мне жить теперь с этим знанием?

Она тихонько коснулась кончиками пальцев лица лежащего перед ней сильного мужчины. Он может закрыть ее собой от ветра и холода, от зла и летящих в них камней. От людской обиды и несправедливости. Но не закроет от гнева Господня. Потому что сегодня она нарушила свою клятву. И она должна уйти. Сейчас. Сию минуту. Пусть кара падет на ее голову, только на нее, на нее одну, не тронет его, он не виноват, не виноват…

Плача без слез, Марта торопливо оделась и, спотыкаясь, побежала по колкой, росистой траве. Босые ноги заледенели, и такими же ледяными пальцами она сжимала концы платка.

А потом она потеряла дорогу, потому что предрассветный туман поднялся от земли и окутал мир плотной пеленой. И Марта остановилась. Она сбилась с пути и больше никогда не найдет дорогу к дому. К тому дому, где ее Любят и Ждут. Дрожа от озноба и отчаяния, стояла она и смотрела в небо. А небо молчало и было сокрыто пеленой.

- Боже, - сказала она вслух. И поразилась, каким тусклым стал ее голос. И опустила голову, потому что это, оказывается, была расплата. Она навсегда останется в этом тумане. Она никогда не…

Сквозь туман пробился узкий, прямой, как игла, блестящий луч. Один. Марта зажмурилась и опустила голову. Он ударит ее. Он покарает.

Но луч задрожал – и пушистым платком накрыл ее плечи. И чей-то голос… нет, Голос прозвучал в тишине:

- Дуреха, - ласково проговорил Голос, и Марта поняла, что это голос ее матери. – Разве грехом может быть счастье?

Марта задрожала и всхлипнула. Открыла глаза.

Белая, прямая, как этот луч, широкая дорога лежала перед ней. Что-то мерцало на другом ее конце… Роза, поблекшая, с осыпавшейся позолотой, бумажная роза, лежавшая все эти годы у изголовья, невесть как очутилась в ее руках.

- Ты знаешь, куда тебе нужно, - добавил Голос. – Так иди же.

И – все исчезло.

Клочья тумана стремительно таяли под первыми, рассветными лучами солнца. Весело кричали птицы, и вторили им колокола близкого уже монастыря. Марта стояла на тропинке, кутаясь в платок. В теплых пальцах ее был зажат полевой цветок. В этот миг пришло ясное, как вода в ручье, понимание. Господь любит ее. И всегда любил. И она может ответить ему тем же.

Сестра Агата едва не лишилась чувств от изумления, когда в растрепанной, босоногой бродяжке с блестящими глазами и пунцовым румянцем узнала всегда сдержанную и спокойную настоятельницу. Вскрикнула и выронила ворох полотна, которое несла для приюта. А мать Мария, даже не заметив, что едва не сбила сестру с ног, вихрем пронеслась мимо и исчезла за поворотом, в коридоре, ведущем в молельню.

Когда встревоженные, изумленные, ошарашенные сестры осмелились приоткрыть дверь, они зажмурились от ярких солнечных лучей, бивших в окна. В их перекрещивающемся свете они увидели мать Марию…

Она не молилась. Она танцевала.

Марта танцевала свой первый танец, первый, тот, что сделал ее из дурнушки принцессой, танец Золушки. Она помнила его всю жизнь, каждое движение, она ни на минуту его, оказывается, не забывала. Летели руки, летели растрепавшиеся светло-русые косы, маленькие ноги почти не касались пола. Спаситель смотрел на нее большими скорбными глазами, и в глазах этих не было упрека – только понимание. К Его ногам сейчас мать Мария – актерка Марта - положила единственное, что имела. Свой Дар. Свою Любовь. Свою благодарность. Большего она не смогла бы отдать – даже в молитве.