Истории СССР

Не долго думая, мы заперли бабушку и метнулись на такси в пустую квартиру моих друзей. Шофёр стыдливо отворачивался в водительское окно от наших поцелуев на заднем сидении и часто дышал перегретым московским воздухом. С порога мы бросились в объятия и стали срывать одежды друг друга. Сорвав с неё стринги, я швырнул их в сторону и стал вгрызаться в её сочное тело.

Повиснув, как стиранное бельё, на диване мы долго соображали, что с нами случилось, а сообразив, начали медленно одеваться, чтобы вернуться к своим остолбеневшим делам. Найти стринги никак не удавалось. Мы перевернули весь дом, отодвинули шкафы и диваны, но их нигде не было. Махнув рукой на загадочную пропажу, мы полуголыми вернулись на такси к умирающей бабушке.

На другой день, отснявшись на Мосфильме, я полуживой вернулся на Арбат и погрузился в сон. Вечером позвонила Ада и, с грустью, сообщила, что бабушка, как, собственно, и ожидалось, умерла, завершив свой земной путь. Она родила четверых детей от двух, страстно любимых ею, мужей, воспитала красивых внучек, научила их играть на пианино и готовить рыбу-фиш. Остальному их научила школа и улица. Я знал Цилю Соломоновну, обожал её фаршированную рыбу, острые шутки, все понимающую улыбку и искренне разделил с Адой горе.

В воскресение вечером друзья вернулись с дачи и мы сели за стол, чтобы проводить меня на «Красную стрелу» чем Бог послал. Ада с мужем тоже приехали и мы помянули рюмкой холодной столичной водки Цилю Соломоновну. К десерту пересели на диван и уютно устроились в креслах у торшера. Свет торшера томно освещал гостиную, соблазняя всех на заслуженный отдых после трудового дачного дня. Друзья из вежливости спрашивали меня, не сержусь ли я на них за то, что провёл эти дни в одиночестве. Извинялись, что пришлось бросить меня на произвол судьбы в жаркой и скучной Москве. Уплетая клубнику со сливками, все с трудом удерживали свои отяжелевшие веки. Я с неподдельным состраданием смотрел Адиному мужу прямо в глаза. Потом, решив быть вежливым и не испытывать терпение гостеприимных хозяев, начал собираться домой. Возражали мне не долго, и я, присев, как говориться, на дорожку, поднялся с дивана и остолбенел. Прямо на уровне моих глаз, на краю торшерного абажура, висели стринги. Посмотрев тайком на Аду, я увидел, что она не сводит с них своего неморгающего взгляда. Стринги кокетливо свисали чёрной бахромой с золотистого шёлкового абажура и, казалось, подмигавали нам лукавыми подвязками. Хорошо бы только нам. До чего же вы неисправимая озорница, Циля Соломоновна! Пусть хоть земля будет вам пухом!

Оргазм

Это случилось в июле, на берегу Балтийского моря, на бывшем курорте немецких ассов люфтваффе с характерным названием Кранц. Крутой, обрывистый берег Балтийского моря. Теперь это место называлось как-то иначе. Как то по-советскому — безлико. То ли Зеленоградск, то ли Солнечногорск. Не помню. Просто не обратил на это внимание. Видимо был очень рассеян. Или растерян. Я был сбитым лётчиком. Рухнуло всё. В одночасье. Всё, что я собирал по зёрнышку годами, в одночасье рухнуло. Так рушатся дома в землетрясение и тот, кто выжил, остаётся сидеть просто на земле. В поле. На руинах. Я услышал приговор — свободен. Я вышел из своего уютного, тёплого дома на пустую, безлюдную площадь. А было мне тогда ещё совсем не много лет… Сорок семь. Ося, Иосиф, Джозеф… Как же ты был прав!

Я не сразу начал хватать за руки проходящих мимо женщин и тащить их в кусты, сбивчиво расспрашивая на ходу, что они делают сегодня вечером. Была долгая пауза того мужского одиночества, когда хочется только выть волком. Но сил в живом организме ещё было много. Они бродили, набирали градус и ждали часа, чтобы с грохотом вырваться наружу. Я был свободен!

Волею случая я попал на кинофестиваль в бывшем Кёнигсберге. Вернее он проходил в пригороде, именно в этом курортном городке. Устроила его термоядерная женщина советского кинематографа Шурочка Яковлева, достойная наследница заветов Александры Коллонтай.

Стояло жаркое лето 1994 года. Курорт Северной Пруссии к такому лету подходил как нельзя лучше. Испания, Франция, Италия полыхали огнём и задыхались в дыму от нестерпимой жары. А на янтарных пляжах Балтийского моря прохладный морской бриз освежал и поднимал настроение. Ободранный народ страны Советов голодал, но те, кто об этом позаботились, не знали, куда девать деньги. Накупив в универмагах и гастрономах несколько десятков предметов из своих рабоче-крестьянских снов, они начали кутить «по-чёрному».

Шурочка, используя свой выдающийся административный ресурс вице мэра, придумала провести светскую тусовку «Янтарная пантера» с плохо прикрытым намёком на её хищный образ и пригласить туда московских светил киноэкрана. Деньги на гуляние дали местные чечены. Они проживали там своим узким кругом, именуемым в народе «диаспора» и, видимо, не зря. В Чечне шла война, а в бывшем Пиллау, а ныне Балтийске базировался Балтийский флот новой России с огромным количеством оружия, оставшегося от СССР. Считать и пересчитывать его в это лихолетье, было некому, а жалование у офицеров было мизерным. Через Литву по Куршской косе было легко организовать транспортный коридор.

Приехало много знаменитых советских актёров. Но главным, конечно, стал Никита Михалков со своим новым фильмом «Утомлённые солнцем». Только что он получил за него специальный приз жюри в Каннах и Шурочка мечтала блеснуть бриллиантом в тени «пальмовой ветки».

Поселили нас в Доме отдыха, размещённом на шикарных немецких виллах, некогда принадлежавших офицерам люфтваффе. В тот достопамятный вечер Шурочка давала бал на бывшей вилле опального рейхс-маршала Геринга. Она планировала разместить там самого Михалкова, но в первый праздничный вечер подыскала для него другое обветшалое нацистское гнёздышко.

Начиналось всё очень помпезно. Признанный эстет Рустам Хамдамов декорировал виллу парашютами, живописно развесив их белые купола на соснах. После адского удушья от жары кинозала при просмотре «Утомлённых солнцем», после которого газовые камеры показались бы кислородным коктейлем, воздух с моря, смешанный с настоем прибрежной хвои казался дуновением Венеры. На террасе, на высоком берегу, в шуме волн пенилось Советское шампанское. Нарядные гости выказывали манеры и произносили фразы. Армен Джигарханян расточал комплименты несравненной Настеньке Вертинской. Толпа поклонников затолкала в густой кустарник Людмилу Гурченко. Михалков пришёл со своей младшей дочкой Надей и с её миловидной гувернанткой Алисой. Оркестр не мог заглушить прибоя и казался камерным. Я чувствовал себя одиноким и свободным, как чайка. Даже, я бы сказал, как бездомный чайк, занесённый порывом ветра в чужие края. Чайк по имени…

Она появилась внезапно. Её шёлковое белое платье обтягивало сочную, стройную фигуру, а упругие, загорелые груди приоткрывал глубокий вырез. Она была еврейских кровей с очень тонкими, точёными лодыжками, гладкими икрами и обворожительными тугими бёдрами, призывно проступавшими под тонким шёлком платья. Как я понимаю Давида. Увидеть такую Вирсавию у купальни и…. можно тронуться умом. Какой там Урия, какая дружба?! За это можно пожертвовать всем.

После того как она произнесла низким контральто своё имя, я мог не пить шампанского. Вира! Вирсавия! О, эти журчащие звуки! Вирсавия! Я судорожно искал в своей голове фразы, чтобы завязать с ней разговор. И хорошо бы долгий. «Свеча горела на столе и жар соблазна…» Там было, кому декламировать стихи и я ждал в сторонке своего часа.

Гости пили так, словно перейдя в полуденный зной Сахару, они, наконец, то припали к источнику. Разговоров «о прекрасном» вести было некогда. Да и незачем. Надо было смести всё со столов и хорошенько набить животы. Морской воздух возбуждал аппетит.