Любовь напротив

Конечно, она меня обманула! Сегодня команда Верне заканчивала натурные съемки неподалеку от Шантильи. Как всегда, она обманула меня без особой на то необходимости, просто ради того, чтобы не говорить правды, думал я, сжимая кулаки и раздраженно шагая через безлюдную съемочную площадку, где несколько рабочих заканчивали монтаж ужасных декораций розовой спальни, поглядывая на меня с насмешливыми улыбками.

— Вы уверены, что после обеда здесь не будет съемок?

— Абсолютно, месье Дени, — ответил один из рабочих и, больше не обращая на меня никакого внимания, продолжил прибивать к бутафорской мебели дурацкие воланы из розового атласа.

Алекс и Шам держались немного поодаль; по всему было видно, что им уже наскучило таскаться за мной по заброшенным павильонам.

— Ну вот! — с горечью сказал я, махнув рукой в сторону уродливой розовой кровати, похожей на ладью с мороженым. — Такова наша личная жизнь. Она тут, наша настоящая спальня.

И я с завистью и искренней ностальгией подумал об их мансарде.

— Сожалею, что привез вас сюда.

Мы возвращались назад вдоль набережной Сены. Я вел машину, окаменев от пережитого унижения и едва сдерживаемого гнева, и с извращенным наслаждением представлял себе, что сделаю с Мари, когда останусь с ней с глазу на глаз. Я ее раздавлю… Она мне за все заплатит… Я резко крутанул руль, чтобы объехать группу рабочих на велосипедах. От меня не укрылось, что Шам крепко сжимал руку Алекс. Этот простой жест успокоения вывел меня из себя:

— Не бойтесь, — процедил я, отдавая себе отчет, насколько ярость замутила мои способности восприятия, и что бессознательно я желал смерти нам троим. Ветровое стекло запотело; теперь мне казалось, что я веду машину в мутной пустоте, из которой внезапно появлялись неясные, стремительные силуэты. Их становилось все больше и больше по мере того, как из ворот заводов на велосипедах выезжали рабочие, закончившие смену, и стайками пересекали трамвайные рельсы, тускло блестевшие под дождем. Я ненавидел эту пассивную, немую толпу, которую хромированный буфер «Бьюика» раздвигал, словно стадо скота, бредущее в свой хлев; я ненавидел Алекс и Шама, их понимающее молчание. Теперь я желал лишь одного: покончить со всем побыстрее, избавиться от них, убраться с этих пригородных улиц, спрятаться от унылого серого дождя… и разобраться с Мари.

Тем не менее, мне пришлось пообедать с ними в маленьком шоферском ресторанчике неподалеку от ворот Сен-Клу. Мы все чувствовали себя не в своей тарелке и почти не разговаривали, с молчаливым удивлением пытаясь понять, что, собственно, собрало нас вокруг этого стола, покрытого несвежей бумажной скатертью с пятнами от красного вина. В какой-то момент Шам завел разговор о Верне — уж не помню, что он там говорил, зато прекрасно помню, как я зло перебил его:

— А вы хоть знаете, как относится к вам ваш друг Верне? Вы для этого «тонкого психолога» не более чем несчастные влюбленные с чердака! Это как-то унизительно для вас, вы не находите?

И тут, совершенно неожиданно переходя на ты, хотя момент для этого был самый неподходящий, я продолжил говорить подчеркнуто вызывающим тоном:

— Возьмем тебя, Шам: ты добр, ты мягок; или тебя, Алекс: ты красива, ты послушна — выражаясь словами вашего друга Верне, вы никогда не расстаетесь… точнее, как он утверждает, вам еще никогда не хотелось расстаться… Что еще? Однако зачем повторять все глупости, которые говорит этот сентиментальный тип, когда речь заходит о вас! Что за странный у вас друг! Неужели вас устраивает, что он видит в вас лишь любовь с бо-о-о-ольшой буквы Л? Будь я на вашем месте, я бы разбился в лепешку, чтоб только разрушить этот нелепый образ. Не знаю…

Я намеренно оставил фразу незавершенной и, прикурив сигарету, громко щелкнул крышкой зажигалки. Часто затягиваясь, я раздраженно пускал дым и наблюдал за ними сквозь синеватые клубы, повисшие над нашим столом. Мне бы хотелось сделать мой взгляд теплым и дружеским, мне бы хотелось пылко обнять обоих… и в то же время я ненавидел их за то, что они такие, какие есть.

Алекс и Шам внимательно слушали меня, но все сказанное, казалось, их совершенно не трогало. У меня даже возникло впечатление, что между нами встала прозрачная стена. С одной стороны находились они оба — такие близкие, такие невыносимо сплоченные, с другой — я один, суетливый и глупо ухмыляющийся.

Шам слегка пожал плечами и, посмотрев на меня с насмешливым видом, с иронией произнес:

— Вот как? Несчастные влюбленные?

Так началась наша… как бы это назвать? Дружба? Изначально послужив поводом для идиотского пари, они пылающим болидом ворвались в мою, а если быть более точным, то в нашу с Мари жизнь… Их образ, по правде говоря, довольно бледный, который хотел навязать мне Верне, постепенно распался надвое, но каждое утро эти половинки вновь и вновь стремились слиться в единое целое. И вот, к моему превеликому удивлению, я вдруг понял, что мне необходимо ежедневное — я бы даже сказал постоянное — присутствие этого двойного существа. Тем не менее было бы слишком просто свести наши первые контакты к банальной любви с первого взгляда… Тогда к чему?.. К желанию обладать Алекс?.. К дружбе с Шамом?.. К любовному интересу по отношению к образованному ими единству, каким были Гарольд и Роберта, воспоминания о которых преследовали меня столько лет? Вероятно. Именно так — вероятно! Но очень скоро мне пришлось понять то, о чем говорил мне мой рассудок, и признать, что в тех людях я искал не их самих, а нечто иное. Это загадочное нечто производило на меня сильнейшее впечатление, и именно им мне хотелось бы завладеть. Несомненно, это были флюиды, витавшие вокруг них. Да, именно так! Слова были излишни: Алекс и Шам хоть и были разными по своей природе, в незримом свете флюидов они выглядели сделанными из одного и того же теста. Прошло уже пятьдесят лет, и сегодня мне трудно, практически невозможно четко выявить природу тех чар, которые действовали не только на меня, но, как мне кажется, и на них самих. Почему они меня не отталкивали? То, что я купил у них несколько картин, конечно же, не могло быть причиной такой терпимости по отношению ко мне. Тогда в чем тут дело? И снова мне следовало бы признать, что эта любовь-страсть — выражаясь словами Верне, — эта взаимная одержимость, так сильно державшая их в своей власти, нуждалась, — как в случае с Гарольдом и Робертой, но в отличие от них вполне наивно, — в эротическом взгляде постороннего человека, такого рафинированного эстета, как я.

Мои цели менялись ежеминутно. Я желал Алекс, без него, ее одну и только для себя, но, представив ее без Шама, начинал думать о них обоих, а значит, и о том гармоничном единстве, которое они образовывали. До сих пор я считал себя весьма свободным в любви, но совершенно неожиданно почувствовал, что жажду его одобрения. То вдруг я хотел сохранить установившиеся между нами троими взаимоотношения, продолжая выполнять свою «миссию» ангела-разрушителя, вбивающего клин между Алекс и Шамом. По правде говоря, я бы предпочел, чтобы Шам настолько привязался ко мне, что сам предложил бы мне Алекс… как это делается, например, на Востоке — достаточно прочитать «Тысяча и одну ночь», — или в некоторых племенах, свободно практикующих то, что было отвергнуто нашим обществом как проявление крайней распущенности нравов. А почему бы и нет? Почему бы ему не отдать ее мне на некоторое время, потом я бы вернул ее… Короче говоря, я хотел заполучить их во всей простоте и сложности характеров, чем они походили на меня самого; я жаждал их, лишенных всяческих тормозов и запретов и в тоже время настолько стесненных, что малейшее нарушение равновесия могло стать источником боли и скандальных наслаждений; да, я желал их — недоступных и все-таки достижимых неведомыми путями. И, хотя я не желал потерять их, меня снедала навязчивая мысль обладать Алекс, оставляя нетронутой, как нетронутыми остаются женщины куда более близкие, чем настоящие, которых, идя навстречу нашим тайным страстям, нам предлагает безумная сила кинематографа. Одним словом, соблазнив Алекс, я избавился бы от навязчивой идеи ее соблазнения. Я мог бы, на время вклинившись в этот влюбленный ансамбль, изменить стратегию и, напротив, помочь этому влюбленному ансамблю выжить в мире, не приспособленном для существования подобного отклонения от нормы. Я уже видел себя в роли ангела-хранителя «четы». Поимев Алекс, и затем великодушно вернув ее Шаму, я становлюсь «верным другом, на которого можно положиться». Таковым было мое подспудное желание видеть ситуацию, вполне заслуживающую того, чтобы назвать ее классической.