Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М.

Но отец, наверное, у него ласковый, нежно любит своего сыночка, не отказывает в деньгах, может, у него и своя машина есть, и права куплены. Четырнадцать лет? Видел я в детском доме, да и в приёмнике-распределители шестнадцатилетних, которые выглядели лет на двенадцать.

Я сначала не поверил, потому что растительности на теле у них не было, но мне сказали, что да, им по шестнадцать, просто задержка в развитии. А что вы хотите, если они с младенчества питались отбросами из помойного ведра? Били по гениталиям в детских приёмниках - распределителях, потому что дистрофики, не могут постоять за себя.

Я не мог понять такого:

«Стой смирно, руки по швам!!», - и бьют по яйцам. Неужели больнее будет, если кинуться в драку на обидчиков? Как знать. Я знаю, забивали насмерть ногами, ночью. Мальчишки, в трусах, майках, зато в тяжёлых ботинках. Сам не видел, рассказывали очевидцы.

Что это я о грустном? Со мной ведь такого не может случиться, сам, кого хочешь, забью. Но жалко, жалко детей. Что сейчас в моём детском доме? Никита говорил, что без меня их опять будут угнетать старшие, отнимать вкусное, даже просто котлеты, ребята будут голодными, и это в самый рост!

Директор за всеми не уследит.

Откуда такие берутся? Никита рассказывал, какую сладость он испытывал, когда избивал беззащитных пацанов. А ведь перед этим сам от этого страдал!

Я тоже вынес немало мучений и побоев, пока меня обучали, сам бил, даже убивал, но никакого удовольствия от этого не получил. Противно всё это. Тёмная сторона сознания какая-то…

- Сашка! А ты чего загрустила? – вывел меня из задумчивости голос дяди Кости.

- Не загрустила, задумалась.

- О чём? О смысле жизни? Не рановато?

- Думать о жизни никогда не рано, и никогда не поздно! – изрёк я.

- О как! Слышала, мать?

- Слышала, - отозвалась тётя Марина, - Саша меня уже не удивляет. Мне она кажется взрослой девушкой. Вообще девочки развиваются раньше, чем мальчики! – я хмыкнул.

- Что, Саша, не согласна, что ли?

- Не совсем. У всех по – разному. Вот Родька, да, ребёнок. Надул губы, и не разговаривает. Или устал.

- Ничего, сейчас будет посёлок, сходим в столовую, потом найдём место для ночёвки, искупаемся, поиграем в мяч, вот и повеселеете!

А Родька сел прямо, нашёл мою руку и взял её в свои ладошки. Он разглядывал мою маленькую ладошку, гладил её, наверное, удивляясь, какая она маленькая, а сильная.

Я не сопротивлялся. Пусть его, позанимается хиромантией. Вон, линии на ладони изучает.

Хорошо хоть, мы маленькие, и в зеркало заднего вида не заметно, что здесь происходит, а то насмешек бы не обобрался.

Посёлок стоял на берегу Ангары. Назывался незамысловато: Среднеангарск.

Нашли неплохую столовую, в которой была жареная рыба местного лова. В этом мире я ел только речную рыбу, морскую редко, я до своего побега был не самостоятельным и ел то, что дают.

Вот и сейчас, поев уху, набросился на жареную форель, а может, не форель, но очень вкусно, да с пюре с пережаренным луком и маслом!

- Какой аппетит у вашей девочки! – порадовалась за меня официантка, - А мальчик что-то хуже ест.

- Да, у Саши хороший аппетит, - согласились родители Родьки, недовольно посматривая на него.

Родька чуть не подавился.

Набрав пирожков на вечер, мы поехали дальше, спросив у официантки, где можно поставить палатку. Девушка обстоятельно объяснила, где можно остановиться, чтобы и машину можно поставить, и палатки, и удочки закинуть, даже искупаться, потому что там есть прогреваемый затон.

Когда приехали, то, вместо того, чтобы готовить ужин, поставили палатки, причём нашу с Родькой я ставил сам, сказав, что шрам уже не болит. Потом переоделись в купальники и побежали купаться, причём я, не слушая ворчания мамы Родьки, не стал надевать топик. Какое-то издевательство, купаться в майке! Бедные девочки, как они это терпят?!

Наигрались в волейбол, все были в песке, побежали снова купаться в чистейших водах Ангары конца шестидесятых годов.

Потом занялись моим врачеванием. Воспаления не случилось, царапина заживала, но всё равно надо было заклеивать, чтобы не замарать одежду.

Родька попросил разрешения у мамы, и сам лечил меня, дул на рану, когда смазывал её йодом.

- Откуда у тебя такая царапина? – спросил он.

- Бандитская пуля, - сказал я правду.

- Какая ещё пуля? – насторожилась мама.

- Это я кино вспомнила, - улыбнулся я, - там один начальник милиции каждый день приходил перевязанный. То нога, то рука, то голова. И, когда его спрашивали, что случилось, он отмахивался: Бандитская пуля!

- Я видел это кино, - согласился дядя Костя, наблюдая, как меня врачуют, - «Старики – разбойники», да?

- Наверное, - пожал я плечами, - помню только эти слова.

Наконец меня заклеили, я переоделся, и мы с Родиком попросили его родителей ещё спеть нам.

- А ты что-нибудь нам споёшь? – спросил папа.

- У меня слуха нет, в ноты не попадаю, только испорчу всё. И вообще, я только одну песню знаю, мы под неё в лагере строем ходили.

- Спой, мы не будем смеяться.

- Ну ладно, сами попросили! – и я вспомнил, как мы шагали, с девочками, как Ниночка подпевала, ласково на меня поглядывая. А я пел:

- Если с другом выйдем в путь! – девчонки подхватывали:

- Веселей дорога!

Я – Без друзей меня чуть-чуть!

Д – А с друзьями много!

Я – Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной?!

Д – Когда мои друзья со мной! – горланили девочки по пути в столовую.

Вспомнив всё это, я улыбнулся, потихоньку начал петь, папа стал наигрывать на гитаре, а потом я распелся, уже громко, от души, пел, как будто Ниночке, все мне подпевали, особенно Родька старался. Когда песня кончилась, все захлопали в ладоши, а папа заверил меня, что я замечательно пою, у меня хороший голос. Я сказал, что это единственная песня, которую знаю, мы часто её пели, потому получилось, а теперь мы с Родиком хотим послушать настоящих артистов.

Настоящие артисты растаяли от похвал, начали концерт, а мы с Родиком разлеглись на покрывале, смотрели в звёздное небо и слушали.

Потом Родик осмелел, положил мою голову себе на плечо, начал перебирать волосики на голове. Мне было и приятно, и не по себе, оттого что обманываю этих хороших людей.

Но открываться тоже нельзя, они могут невольно выдать меня в самый неподходящий момент.

Устав петь, родители отправили нас спать.

Сегодня Родька осторожно забрался в палатку, быстро устроился, полежал тихонько, потом переместился ко мне поближе, и прошептал в ухо:

- Саш, дай мне свою руку, - я удивился, но, что мне, жалко, что ли?

Родька прижал мою руку своей щеке, счастливо вздохнул, и сказал:

- Мне почему-то хорошо с тобой. Не знаешь, почему?

- Наверное, это и есть настоящая дружба, - помолчав, ответил я.

- Наверное… Я раньше никогда с девчон… с девочками не дружил, считал их врединами и папенькиными дочками… Саш, я хочу с тобой дружить…

- Ты, тогда, на дороге, специально попросил маму, чтобы она подобрала девочку? А если бы я была бы мальчиком? Не остановил бы?

- Что ты! – испуганно завозился Родька, - Я искал пацанов, чтобы не было так скучно. Но одиноких мальчиков не было, а ты была. Саша… - прошептал он, зарываясь лицом в мою ладонь.

- Родик, - вздохнул я, - нам скоро придётся расстаться навсегда. Ты не думал об этом?

- Конечно думал! Но мы пока рядом! И мне хорошо от этого.

Мы так и уснули, пришлось мне повернуться на правый бок. Хорошо, что мы маленькие ещё, а то полез бы целоваться, только этого мне не хватало!

На другое утро я опять убежал спозаранку на зарядку. Когда бежал назад, нашёл несколько хороших голышей, и решил их взять с собой, удобно было ими жонглировать.

Переодевшись уже в свой серенький костюмчик, я высыпал голыши возле костра и начал разводить огонь, когда из палатки родителей Родьки послышался подозрительный шум.

Странно, подумал я, обычно они делали это тихо!