Записки грибника #2

Буквально в прошлом году, одна аглицакая гадюка приехала к нам как ботаник, и для него стало шоком в некоторой степени то что, цинга, мучавшая английских моряков и считавшаяся плохо излечимой, отлично лечится ягодой морошкой. Однажды попробовал березового сока, и был удивлен, своим хорошим самочувствием. Он вывез много семян трав, кустарников и черенки деревьев. Хочет строить у себя, на оловянных островах, ботанический сад. Знал бы ранее… Кол с перекладиной он у меня увез бы в дупле… Ворюга…

Чем больше старался узнать и узнавал, тем больше становилось понятным, мы ни черта не знаем о наших предках.

Я своими глазами видел поля на аптечных огородах, засаженные ромашкой, подорожником и другими лекарственными травами, разводимые знатцами для продажи аптекарскому приказу. Встречался с людьми, профессиональными сборщиками дикорастущих растений, помясами. Они получали из приказа списки нужных трав, а руководили ими назначенные лекари и лекарские ученики»

Колеса постукивают о камушки, встречающиеся на дороге, телегу иногда потряхивает на мелких выбоинах, рессор нету, и пока что не будет. Кожаные, из-за их недолговечности, делать не хочу, а свободного железа пока что нет.

Денег тоже нет. В кармане бренчит полтина мелочью и это все что у меня есть. Едем в Москву, я, Мишка и «одуванчик» После того как вчера был решен вопрос с его теткой, он ни на шаг не отходит от меня. Вот и сейчас, сижу, управляю лошадью, а он пристроился, сбоку, тесно прижавшись. Ввиду моей временной молчаливости, Мишаня отрывается за двоих, трещит как сорока на заборе, тараторит без умолку. Рассказывает последние новости о своих похождениях за прошедшие сутки.

— Оська в ручей свалился, поскользнулся на камнях и сел прямо на жопу. Как был в портах, так и плюхнулся. Сидит по шею в воде, в одной руке лукошко, а в другой пескарь, пойманный. И встать не могет, тама дно илистое, ноги скользят. Сидит значиться и орет. Корзинку бросить нельзя, рыба там у него ляжит. Достали его, а вода холоднющая, сидит на берегу, губы синие, а сам хорохорится — Я говорит, больше вас седня наловил.

А ещё мы в лес ходили, токмо скучно там пока, ягода не созрела, грибов нету, а просто так…

«Вот трепло малолетнее…»

Под звучный аккомпанемент из Мишкиных сплетен и моих горьких дум, добрались до усадьбы, к тому моменту, когда въехали в ворота, уши свернулись в трубочку и сползли в карманы, ехали всего ничего, а я уже готов пришибить эту птицу-говоруна. Думаете, по приезду от него избавился? Не угадали. Он оказался на редкость толковым переводчиком, моих сумбурных жестов и почти правильно трактовал, все кроме одного. Свирепого оскала и протянутых в его сторону рук. На это, гаденыш хихикал и говорил, что не понимает меня и, помолчав немного, добавлял — что ему надо идти, его, дружки ждут. Ему все развлекушечки, а мне что делать?

Я его чуть не поколотил за то, как он описывал появление «одуванчика» По его словам выходило, что я запугал мелкого до усрачки, околдовал и привязал к себе ни зримыми узами. Что его Тетка (Алешкина!) сама предложила отдать мне его, как только я переступил порог дома. И даже собрала в дорогу узелок с харчами и вещами… Триндец тебе лодочник!

Моя попытка отвесить подзатыльник и направить рассказ в правильное русло, была активно пресечена Марфой. Самому перепало полотенцем по шее. Все это происходило в доме, я сидел за столом в обнимку с киндером, наши хранительницы очага, вовсю шуровали у оного, готовя оздоровительные смеси, настойки и ещё кучу всякой всячины.

Наконец Мишане заткнули варежку куском пирога и отправили за лекаркой Агрпиной, выходившей меня, год с лишним тому назад. А я, загнан на печь, накрыт одеялом и мне было велено, до прихода врача оттуда не слезать.

В ожидании, время тянулось медленно и тоскливо и если бы не принесенные Машкой мои бумаги, то на моей могилке могла бы появиться эпитафия — «умер от Тоски. Он её полюбил, и она ответила взаимностью»

Через пару часов пришел, мой милый доктор, и вызволил из неуютного плена. Я был подвергнут осмотру.

Нацарапала на листе бумажки список нужный трав, обстоятельно рассказала, что и как заваривать, запаривать и настаивать. На мои истошные телодвижения, Агрипина ответила парой слов — через день. Ласково провела рукой по небритой щеке и упорхнула, оставив мою тушку в руках двух домашних тиранов. Одна пожилая и все уже знает, а вот другая молодая, ничего не знает и не умеет. А тут такое учебное пособие в руки попало…

А — я злой и кровожадный.

Б — не прощу всех этих экзекуций.

В — Надо будет, им какой ни будь подарунок купить…

Как же все-таки чертовски хорошо, иногда поболеть, когда за тобой ухаживают… Настойки, полоскания, теплое питье… Настойки, полоскание. Прожарка в натопленной бане. Растирание, настойка, полоскание, питье…

Обрядили, чуть ли не в тулуп, навалили поверх кучу всякого теплого тряпья, пару старых одеял точно разглядел у Мишки в руках. Напоили медом с молоком, задули свечу и велели спать. Что и сделал с превеликим удовольствием.

Удовольствие лениво мурлыкнуло, свернулось клубочком на груди и уснуло.

Два дня. Два дня жил жизнью сибарита, а потом в одночасье все кончилось. Хотя если быть честным, хотя бы перед собой, устал больше чем от работы. Когда расписана каждая минута, и ты знаешь всю последовательность до малейшего движения бровей и акцента в голосе, такой отдых становится каторгой.

На третий день, проснувшись, раскашлялся, сплюнул комок мокроты на пол и выругался, вытерев рот рукавом исподнего. Встал с кровати и замер от понимания произошедшего. Я заговорил! Назвать полноценной речью это шепелявое шипение нельзя но… Хоть что-то. Ура! Ура! Уря.

Быстро оделся и побежал завтракать. На дворе все по-прежнему, ножки буша, пока что в комплекте со всем остальным, разгребают сено, рассыпанное у стога рядом с конюшней, выискивают зерна, семена и всякий прочий корм. Барбос лениво гавчет лежа в своей будке, по-моему, он даже не открывает глаза, только приподнял одно ухо. Мычит корова в хлеву, требует, чтоб пришли и подоили её, подошедшее молоко распирает вымя. Порося, взвизгивая, дерутся за остатки своей утренней кормежки. Телега, стоит у бревенчатой стены, краешек хомута выступает изнутри. Видимо, приехавший с утра пораньше Никодим, выпряг кобылу, отвел унутрь. Оставил конскую «одежку» здесь, значится скоро поедет обратно.

Пойдем, пошипим или пошепчемся, это уж как получится. На всякий случай сделал попытку заговорить. Получилось.

— «Интересно, Силантий с ним или на хозяйстве остался?» — мелькнул в голове вопрос, когда я взялся за рукоятку на входной двери.

«Посмотрим!»- ответил сам себе и шагнул внутрь.

Что и требовалось доказать. Оба здесь. Сидят рядышком, голубчики, и кашу трескают. На столе два кувшина, один с пивом второй с молоком. Молод ишшо Мишаня спиртное потреблять. Я остановился в дверях и недоуменно тыкаю пальцем в «подлизу», потом указываю на кухню, скрытую за занавеской и мотаю головой. Он вздохнул с сожалением, забрал миску, сунул в зубы кусок хлеба, в другую руку взял свое молоко и умотал на женскую половину. Обойдя меня стороной. Я на нем отыгрывался за то, что было третьего дня, при удобном случае он поджопник получал.

Перекрестившись на красный угол, прошел и сел на свое место. Марфа принесла чистую миску, ложку, поставила кружку. Маша принесла сковороду с ещё шкворчащим мясом, по-старорусски. Отбитый, посоленный и перченый кусок кладут на противень и в духовку, через десять минут достать, посыпать зеленью, репчатым луком. Полить сверху майонезом и обратно на полчасика. Эх. До картошки ещё целый год ждать…

У Никодима были такие глаза, когда он смотрел на эту процессию, как поднес ложку ко рту, так и сидел, смотрел во все глаза. Потом хмыкнул. — Пиво будешь?

Я отказался. Из чугунка наложил в миску каши, добавил кусочки мяса, предварительно накрошив их ножом. Залил оставшимся на сковороде соком, чуть сыпанул перчика, самую малость, для запаха. Агрипина, категорически запретила — есть, пить, соления и маринады.