Записки грибника #2

Силантий заинтересованно оглядел меня с ног до головы, — У ну кА, поведай.

Я перешел ко второй оглобле, перехватил и принялся вязать, закончив, посмотрел на стоящего напротив стрельца, — разговор был о беглых, только вот о чем можно было со стариками так долго говорить…

Тут мне в голову пришла другая мысль, — Они может и не беглые, дальняя родня, верно. В кабалу не записана, на своих землях сидели… Ты с Никодимом в холопий приказ ездил, прознать надо было — писаны за кем отроки али нет. Зря, что ли писульки Климовы с собой брали. Сколько грошей там оставили? Да, бог с ними с деньгами… Дьячок ваш знакомый молвил, небось — нет таких, ни за кем.

Ты, наверно думал на них кабальную запись делать, а деды супротив были?

— То Никодим хотел, — хрипло ответил Силантий. — Я ему только про Фимку напомнил, к нему опосля ездили.

— А меня чего не спросили? Я бы и так все рассказал.

— Никодим молвил — неча Федьке знать. Ты же не хочешь, чтоб холопы работали, а он людишек…

«Тьфу ты, прости господи. Горбатого только могила исправит»

— М-да, старого кобеля не отмыть добела. — Я всплеснул руками, хлопнув себя по бокам.

— Силантий, а он не думал, почему именно сейчас, у нас столько народу появилось? Может потому что наши, деньги получают?

Он почесал затылок и со смущенным видом ответил, — То так. Мне ребятишки молвили — мол, чужой народец объявился, на расспросы говорят что — родня. Мы с Никодимом хотели их турнуть из деревни тишком, да ты тут со своим парнем, чуть бунт не устроили. Думали, что они холопы беглые.

Я похлопал по теплой лошадиной спине. — Куда ехать собрался?

— В город…

— Ну, езжай. Доброй дороги. — С тем и расстался с Силантием.

«От два придурка. Сколько можно с обоими спорить?

Меня местные опасаются, но не более, для них я такой же работяга, как и они. Со мной спорили, ругались, вон один даже, набрался смелости, по роже съездил. Разговаривайте с людьми, спрашивайте, думайте, смотрите, как они отвечать будут. Деревенские жители даже врать толком не умеют. Лжет и сам же улыбается и плечом подергивает. После пары попыток и одного показательного выступления со мной разговаривают, опустив глаза к земле. Ну, подумаешь, поймал на горячем местного пастушка. Пригнал коровку, а у неё вымя пустое. Хозяйка в крик. Парнишка клянется, что — нечистый молоко сцедил. Поговорил с ним и через пять минут рассказал, как дело было. По местным законам, малого могли побить и очень сильно, вороватых нигде не любят. Пришлось заступиться за него, в суповом наборе и то мяса больше. Теперь за мной хвостом ходит, божий человек. Думаю если сейчас выйду за ворота, где ни-будь в радиусе полусотни метров увижу белобрысую головенку на тонкой шейке, выглядывающую из кустов в ожидании, когда на работу пойду. Третий день за мной тенью ходит, встанет поодаль и стоит, молча, только зенками хлопает. Надо на него Мишку натравить, думаю, что они одного года рождения. Хотя это чадо такое худющее и маленькое, что определить истинный возраст довольно затруднительно. Надо будет сказать его тетке, чтоб племяша лучше кормила, кожа да кости, в чем только, господи, душа держится»

Шел по двору и чувствовал спиной взгляд Силантия. Уже входя в дом, не выдержал, оглянулся. Он залез в телегу, разобрал вожжи и тронулся с места под звук скрипнувших колес.

Я открыл дверь и шагнул внутрь. Надо завтракать и идти, день будет, утомительный. Собеседование проводить. Рекомендации типа — Иванко рукастый малый. Не говорят ни о чем. Мне нужны ловкие руки, умные головы, остальному научу сам, да и ребята помогут. Наверно ближе к зиме, если все хорошо будет, таким же образом и баб на работу подрядить. Они более усидчивые, чем мужики.

С такими мыслями сел за стол, пододвинул к себе миску с кашей, взял ложку…

Встал из-за стола и пошел смотреть, где там, на улице, прячется моя белобрысая тень.

Что и говорил — сидит под кустом сирени, ждет. Увидел меня и встал, наверно думая, что пойду куда.

— Эй, божий одуванчик, иди сюда. — Позвал его. Он сначала оглянулся, высматривая кого зову, потом неуверенно ткнул ладошкой себе в грудь.

— да, ты, иди сюда, — Махнул рукой, подзывая к себе ближе, — не заставляй кричать на всю улицу.

Когда он подошел, спросил. — Есть хочешь?

Парнишка сглотнул голодную слюну и, молча, кивнул.

Я шагнул к нему, положил ладонь на плечо, — Пойдем кашу есть, пока не остыла. С молоком будешь али с мясом?

Он снова кивнул.

— Э, брат, так дело не пойдет. Что же ты молчишь то. Так я не узнаю, что из снеди тебе давать. Поди, верно, молоко любишь, а? Я тоже его уважаю, особенно если в печке потомить и с хлебушком потом, скушать. — И мы пошли домой.

Посадил за стол, поставил перед ним миску и выложил запасную, деревянную ложку. Критично осмотрел, его едва видно над столешницей, а тощий какой — в щель под дверь пролезет. Поэтому положил в плошку, немного каши, залил молоком, отрезал и дал небольшой кусок хлеба.

— Ешь. Только не торопись. Тебе, думаю, пока что много нельзя.

Пока этот воробей, клевал- сидел и смотрел на него, размышляя.

«История его маленькой жизни банальна для своего времени. Отец погиб за полгода до его рождения, в лесу придавило упавшим деревом. Была зима, сам выбраться не смог и замерз, хватились только на третьи сутки. По весне родился пацаненок. Мать только и смогла, что попросить сестру назвать сына в честь отца, потеряла сознание и через три дня преставилась от родильной горячки. Он оказался самым младшим и зачастую ему мало чего доставалось. У тетки своей детворы семеро и лишний едок хоть и был принят в семью, да без особого восторга. Видимо господь хранит это чадо, благополучно прожив до трех лет, ни разу серьезно не болел, хотя до года доживало только шесть из десяти младенцев. Едва научившись ходить, был предоставлен сам себе и мелким поручениям по хозяйству»

Я умял свою порцию за пару гребков, запил, кружкой травяного настоя подслащенного медом и заел хлебом. Встал, забрал грязную посуду и отошел к печке. Рядом с ней стояла бадейка, в которой мыл миски. Провозился пять али десять минут и когда обернулся…

Одуванчик спал, обнимая свою плошку с недоеденной кашей и держа в одной руке, надкушенный кусок хлеба, в другой крепко удерживал ложку. Он не выпустил её даже когда, переносил их на кровать, Алешку и его деревянное сокровище. Только заворочался на руках, устраиваясь удобней, и тихо невнятно прошептал, — та та.

Уложил, подложив под голову, мягкую пуховую подушку, накрыл лоскутным одеялом и присел рядом на краешек кровати.

Поправил непослушные волосенки, упавшие на лицо спящего ребенка. Вздохнул и решительно поднялся, надо идти, труба зовет.

Старшая дочь, когда маленькая, такая же была, бегает — бегает, сядет за стол, съест две ложки супа и, только поспевай тарелку убрать, как уже спит.

На половине дороги посетила мысль. Чадо проснется или кто придет, а меня нет…

Остановился раздираемый на две половины — вернутся или на работу идти? Спасение появилось в виде бегущего по улице Мишки. Явно что-то натворил. Потому что за ним гнались двое деревенских пацанов. Увидел и бросился со всех ног ко мне, только не стриженые патлы развеваются. (Пора подстригать, наголо) остановился рядом, тяжело переводя дух, что не помешало, кстати, показать преследователям язык.

— Ну, сказывай, что на этот раз сотворил? — положил руку ему на плечо.

— да… Ни чего… — он выпрямился и посмотрел на меня, — хошь побожусь?

— Я ещё с печки ни падал, чтоб тебе верить, все равно обмануть попытаешься. Так что за шкода такая, из-за которой пацаны, тебя как зайца гонят? — Кивком головы указал на остановившихся невдалеке и переминающихся с ноги на ногу загонщиков.

— А ну их. Слово молвить нельзя, сразу как репей чипляются.

— О чем спорили?

— Да… — Мишка махнул рукой и оглянулся.

— А ежели у них спрошу? Позвать?

Он как-то сдулся и сник, — Не надо… обещал показать, как бомбошку сделать, а…