Чёрный менестрель (СИ)

— Так-то ты отзываешься о «своём муже»? — съехидничала Ребана.

— Прикуси свой язычок, доченька, — елейно прошипела Лутка, и уточнила:

— А не то знаешь, что будет?

— Ничего не будет, — фыркнула в ответ Ребана, — будешь мне угрожать – я на тебя папе пожалуюсь.

— Какому папе? — искренне не поняла Лутка, забыв про маскарад.

— Да вот тому папе – который рехнулся, — уточнила маленькая язва.

— Так ты согласна с тем, что он рехнулся? — подозрительно ласково поинтересовалась «жена главы купеческого обоза».

— А это уже пусть господин менестрель решает, — скромно ответила «любящая дочь», и ухмыльнулась, увидев, что лицо «её мамаши» перекосилось от досады.

— В город нам сегодня не попасть, — громко произнёс «глава купцов», подъехав к первой повозке, и уже тихо уточнил, — какие будут приказания, капитан?

— А что бы сделали настоящие купцы на нашем месте? — потянувшись, негромко уточнил менестрель.

— Поскольку караван небольшой, — так же тихо ответил Брокуен, — то купцы переночевали бы в трактире, который как раз на такой случай стоит около ворот.

— Который мы проехали десяток минут назад? — уточнил Голушко, беря в руки гитару.

— В нём самом, — подтвердил подъехавший к фургону сержант Билко, изображавший капитана маленькой вольной роты, что охраняла «купеческий» обоз.

— Тогда не будем выбиваться из обоза, — ответил Голушко, начиная настраивать свою гитару: поскольку ночлег предстоял среди посторонних людей, то он, как менестрель, должен был спеть пару песен, чтобы заработать монету-другую...

***

Слоника замучили

Кляті москалі,

Обглоданная куриная ножка пролетела над головой Степана.

Похилився слоник

Хоботом к землі:

Большое моченое яблоко, чиркнув «менестреля» по уху, ударилось в стену и разлетелось на несколько частей.

"Прощавай же, Україно,

Ти ж мій рідний краю!

Надкусанный солёный огурец пролетел мимо лица Голушко, забрызгав последнего рассолом.

Безневинно молоденький

Слоник помирає!

^{[Слова Юрия Лысенко, известного под творческим псевдонимом Юрко Позаяк.]}

Большой красный помидор влетел Степану точно в лоб, что помешало сыну украинского народа спеть заключительные два слова: «Гей! Гей!».

Не обращая внимания на то, что он обтекает томатным соком, и что в него летят прочие гостинцы благодарной публики, Голушко поклонился зрителям и вышел из главного зала трактира, высоко подняв голову.

На улице Степан быстро направился к поилкам для лошадей и, отогнав жеребёнка, начал отмываться...

На душе сына «рідний України» было погано. Ещё ни разу в жизни публика его не забрасывала объедками (цветами тоже не забрасывали, но он об этом как-то не думал).

— Ну и что вы учудили, уважаемый менестрель? — с трудом скрывая улыбку, спросил Степана подошедший Алак.

— А что, я сделал что-то не так? — уточнил Голушко, продолжая отмываться от томатного сока.

— А вы как думаете? — ответил Диргиниус, на этот раз так и не сумев сдержать веселье. — Если менестреля публика забрасывает мочеными яблоками, то наверняка менестрель «сделал что-то не так».

— А именно? — уточнил Степан.

Голушко как смог отмыл голову от томатного сока и теперь с тоской смотрел на свою испорченную котту. По всему выходило, что котта стирке не подлежала и ей была одна дорога – на тряпки.

— Видите ли, дорогой друг, — начал Алак. — Я, конечно, понимаю, что если у нас на севере говорят несколько иначе, чем на юге, а речь на востоке, в вольных городах, отличается от речи в обоих королевствах то, наверное, и у вас, в вашем мире, речь может сильно различаться. Но простая публика, которая собралась в этом трактире, такими вопросами не задаётся. И когда менестрель поёт песню, в которой никто не может понять ни одного слова, то публика реагирует именно таким образом.

Только в этот момент до Голушко дошло, что он пел песню на украинском языке, который никто, кроме его самого, в этом мире «не разумеет».

Глава 8

На следующее утро караван с уже отмывшимся «менестрелем» вошёл в ворота города Маэд, куда он не успел попасть вчера. Особенность этого большого города состояла в том, что через него проходили два тракта, соединяющие северную и южную части вольных городов. Маэд жил торговлей, и в нём были постоялые дворы всех более или менее значимых вольных городов. Именно в Маэде Голушко впервые вблизи увидел жителя Тапии, того самого города, который он подрядился сжечь.

Произошло это вечером, когда караван уже расположился на отдых. На этот раз Степан решил не радовать публику своими вокальными данными и просто ужинал в окружении бойцов «Гвардии Валлинора», которые изображали караванщиков.

— Мастер Брокунн, если не ошибаюсь? — спросил соседа Голушко по столу подошедший посетитель постоялого двора.

— Да, это я, — ответил бывший капитан, а теперь лейтенант вольной роты, подделывавшийся под купца.

Нисколько не смутившись, что он обратился не к тому, посетитель перевёл свой взгляд на Брокунна и продолжил:

— Насколько мне известно, мастер Брокунн, Ваш караван идёт на юг?

— На юго-запад, если быть точнее.

— Это даже лучше.

— Кому?

— Нам обоим.

— В смысле? — не понял Брокунн и внимательно посмотрел на своего собеседника.

Лжекупец сразу же понял, с кем их столкнула судьба. Небольшая шапочка, внешне напомнившая Степану узбекскую тюбетейку, коротко стриженые волосы, за исключением косички до плеча, свисающей с левого виска. Длинный полосатый халат с широкими рукавами, подпоясанный дорогим поясом с узором в виде семиконечной звезды.

Самым сложным моментом в плане Голушко было проникновение в Тапию, которое не вызывало бы ненужных подозрений. Жители города Тапии в большинстве своём принадлежали к секте семикустников и чужестранцев не жаловали. Можно было бы войти под видом купеческого каравана, как это и планировал первоначально Голушко, но все равно оставалась вероятность привлечь внимание тайной стражи города. Лучше всего было бы попасть в Тапию по приглашению кого-нибудь из купцов-семикустников. В этом случае за ними тоже будут приглядывать, но не так рьяно. И вот удача сама шла в руки...