Капитан Филибер

Богаевский резким жестом останавливает штабного. Смотрит прямо на солнце, щурится, без всякой нужды поправляет тяжелую зимнюю фуражку.

– Нет. Атакуем прямо сейчас, в полный рост. Артиллерию – на прямую наводку. Бронепоезду наступать вместе с пехотой. Полковник?

Полковник – это я, все утро только и делаю, что забываю. «Шустов», «Шустов»… Теперь вспомнил, только как ответишь? Богаевскому виднее, в конец концов, он – Генерального штаба, не я. И что обсуждать? Как говорит фольклорист Згривец: «Ничего тут не придумаешь». Штыки – и прямая наводка.

– Я пойду вместе с Зуавами, ваше превосходительство.

Генерал кивает, мельком глядит на карту. Усмехается в усы.

– Значит, вы на левом фланге, я – на правом. Сигнал – три зеленых свистка. Шучу, только красные остались… Говорят, полковник, к вам целая рота перебежала? Неплохо для начала! Хе-хе! Между прочим, мне передали, будто есть предложение – пленных не брать. Все равно девать их некуда. Что скажете?

«Не ныть, не болеть, никого не жалеть, пулеметные дорожки расстеливать…» А я-то все думал, кто первым на этой проклятой войне отдаст такой приказ! "На сером снегу волкам приманка: пять офицеров, консервов банка. «Эх, шарабан мой, американка! А я девчонка да шарлатанка!»

– Ваше превосходительство, думаю, все же целесообразно разобраться с каждым, индивидуально. Рядовых можно поставить в строй, так сказать, пополнение…

Это я не – штабной со своим «целесообразно». Мне сказать нечего. Разве что воззвать к правам человека, к Женевской конвенции, к «Amnesty International», к «борцам за права» из «иудиных фондов». Гуманное обращение, продовольственные посылки из закромов продразверстки, право переписки со Смольным, право жаловаться в ВЧК… Эх, собрать бы всех «правозащитников» на этом поле, поставить «картофелекопатель»… Каким прекрасным стал бы мир!

– Пусть офицеры и нижние чины сами решают, ваше превосходительство. Может, какой-нибудь добряк объявится… А вообще, на кой черт, опять-таки извиняюсь, нам эти переметчики?

Богаевский вновь улыбается, смотрит в сторону черных домиков. Вопрос, кажется, решен.
Этот мир находится на последнем издыхании, Этот мир нуждается в хорошем кровопускании, Этот мир переполнен неверными псами — Так говорил мне мой друг Усама… * * *

Он ничего не забыл. Кровь не ударила в голову, не обагрила руки, красное солнце только поднималось над заснеженной степью, никто еще не был убит, не был взят в плен – чтобы стать у ближайшей канавы в одном белье со связанными руками. «Господа, есть ли желающие на ликвидацию?» – спросит через пару недель подполковник Неженцев, командир Корниловского ударного. Это случится возле одной из кубанских станиц, чтобы стать кровавым Рубиконом на «той единственной». Тотемный знак Гражданской – трупы в изодранном пулями белье. Залпов не тогда жалели, только через два десятилетия грамотные мальчики в малиновых петлицах начнут экономить патроны, стреляя в затылок.

«Господа, есть ли желающие на ликвидацию?»

Желающие