Вариант "И"

Я невольно сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Уста немедленно воспользовались ею.

— Но, — медленно начал он, — Россия не исламская страна. Большинство исповедующих истинную веру народов еще в конце прошлого века отделились от нее. А те, что остались, вряд ли могут сыграть серьезную роль.

— Во-первых, в России исповедует ислам порядка сорока миллионов человек, — возразил я. — Не так уж и мало. Во-вторых, да, Россия сегодня в целом не исламская страна, верно. Но я не назову ее и страной христианской, как, скажем. Соединенные Штаты. По ряду причин, о которых сейчас говорить вряд ли стоит, Россия во многом так и осталась страной языческой. Христианство, особенно православное, ныне лишено былой динамики, слишком инертно, чтобы всерьез выполнять свою миссию. Оно более чем когда-либо стало религией формальной, лишенной тех корней, что проникают в сердце каждого верующего человека и питают Церковь живыми соками. Встав на путь восстановления и приумножения своей материальной базы еще в восьмидесятые — девяностые годы прошлого века, православная церковь так и не нашла в себе сил, чтобы перенести главные усилия на нелегкий труд взращения дерева веры, которое со временем становится могучим и способно напитать своими плодами и укрыть своей тенью всех людей. Для этого требовалось подвижничество. Однако оно не привилось на почве восстановленной церкви, так и не сумевшей подняться над кругом мирских забот, кроме как на словах. Вот почему она сегодня слаба. Ислам же, в свое время взращенный подвигами многих и многих напротив, пустил глубокие корни — столь глубокие что сейчас уже никому не под силу было бы их вырвать; и корни эти дают все новые и новые побеги. Он динамичен. И если приложить некоторые усиля, то они окупятся в России очень и очень скоро.

— И все же здесь счет пойдет на столетия.

— Да — если иметь в виду ускорение ислама среди русского населения. Это действительно длительный процесс. Но я рассчитываю на его естесвенное ускорение.

— Если вы объясните нам…

— Для этого я и попросил вас оказать мне любезность побеседовать со мной. Видите ли, в ближайшие два-три десятилетия в России, весьма вероятно, будет восстановлена монархия…

Оба заметно оживились, и во взглядах, какими и обменялись, более не было скепсиса.

— Представьте себе, — продолжал я, — что воцарившийся монарх, исповедуя принцип светского государства, будет, скажем так, не без симпатии отно-ситься и к распространению ислама на всей территории страны с теми же не только формальными, но и реальными правами и свободой действий, какими обладает православие. Ну а реализация возможностей будет во многом зависеть уже от исламской помощи извне, от того, насколько вы поверите в этот вариант развития.

Они снова переглянулись.

— Сказанное вами нуждается в глубоком и всестороннем обдумывании, — проговорило Ухо короля. — И не только нами.

— На это я и надеюсь. И пока добавлю лишь одно. Для того, чтобы процесс, о котором мы только что говорили, развивался достаточно быстро и гладко — крайне полезным будет, если экономические отношения между Миром ислама и Россией проявят ясно видимую тенденцию к развитию. Я думаю, что вам стоит вкладывать деньги в Россию. Большие деньги. И делать это не украдкой, а напротив — демонстративно. С рекламой. И так, чтобы не только и не столько крупные бизнесмены почувствовали это, но и все население. Фирмы. Фонды. Кредиты на льготных условиях. Поддержка интеллигенции. Напоминание о том, что в мире существовали не только Данте и Шекспир, но и Саади, и Фирдоуси, и Омар Хайям…

Я остановился, чтобы передохнуть. Они молчали: видимо, ждали еще какого-то аргумента с моей стороны, козырного туза. И я не замедлил выложить его на стол:

— Процесс этот ведь уже начался. Однако сейчас ислам представлен в нем странами, исповедующими по преимуществу шиизм. Вы знаете о развитии все более тесных отношений России с Ираном, с Ираком… Считаете ли вы это наилучшим вариантом?

Они в очередной раз молча переглянулись. Но я решил, что сказано достаточно.

— Позвольте поблагодарить вас за крайне содержательную беседу, — сказали наконец Уста.

Мы обменялись поклонами. Я проводил их до выхода, где в ожидании стояли два длинных «линкольна». Вернувшись, я налил себе коньяку и поздравил самого себя с успешно проведенной операцией…"

Я взглянул на часы. Время улетало с неимоверной скоростью. Сегодня предстояло решить еще несколько немаловажных задач. Но отрываться от прослушивания не хотелось. К сожалению, магнитная запись — не рукопись, и ее нельзя читать по диагонали или слушать выборочно: обязательно пропустишь что-то важное. Пришлось смириться.

"После моего откровенного разговора с Ухом и Устами не прошло и трех дней, как до меня дошел любопытный слух: оба они имели долгую беседу с самим королем, в разговоре участвовал и принц Фахд; я не сомневался, что предметом обсуждения были мои откровения. Но мне нужны были не догадки и предположения, а факты. Только при наличии достоверных фактов мы в России смогли бы сделать выводы относительно дальнейшего: предпринимать ли конкретные действия, отложить ли их до лучших времен или вообще оставить эту идею как совершенно нереализуемую. Правда, в последнюю возможность очень не хотелось верить. Я был убежден, что наш план не сулит ни одной из сторон ничего, кроме множества выгод при минимальном риске. Я, однако же, понимал, что если именно таким представляется дело нам, знающим подлинную обстановку в России, то людям, воспринимающим Россию в соответствии с расхожими и, как правило, далекими от истины — мнениями, наши предложения могли показаться чистой фантастикой. И в то же время инициатива — пусть даже чисто условная — должна была следовать отсюда, Востока, а не от нас. В Москве, как все, вероятны, помнят, реальной властью (насколько вообще центральная власть могла быть реальной в центробежной федерации) в те годы обладало интеллигентское правительство; ну, если не реальной, то формальной во всяком случае.

Власть эта никак не производила впечатления жесткой и уверенной в себе, она казалась слабой — а со слабой властью мало кто хочет имет серьезные дела. Мы — «банные заговорщики», как мы сами себя то ли в шутку, то ли всерьез стали называть, — мы, похоже, нашли способ вызвать в России необходимые для успеха настроения. Однако, чтобы запустить этот процесс, мы должны были получить уверенность в том, что это будет сделано не зря, что предоставляемые нами возможности будут использованы. Наше средство лечения России принадлежало к категории одноразовых, и повторить его было бы уже невозможно. Хуже того: оказавшись выстрелом вхолостую, оно привело бы как раз к тому, чего мы жаждали избежать — к окончательному развалу страны. Способ наш был то же самое, что лечение ядом: неточность в применении вызвала бы результат, противоположный желаемому. Все это помогает понять, насколько необходимым было для меня получить точную информацию о том, что и как было сказано и воспринято в сугубо конфиденциальном разговоре короля с моими собеседниками. Российская разведка, и так достаточно стесненная в действиях на Аравийском полуострове, не могла нам помочь. Надо было, следовательно, действовать по иным каналам — и действовать быстро и наверняка, делая, как говорят шахматисты, единственные ходы в разворачивающейся блиц-партии. Хорошо, что я, предвидя подобную ситуацию, заблаговременно постарался наладить кое-какие особые связи. На Востоке в еще большей, пожалуй, степени, чем в западном мире, всякая вещь имеет свою цену, хотя далеко не обязательно — в денежном выражении. Надо только четко знать, что ты хочешь купить, кто может это продать — и на каких условиях. К счастью, я работал на Востоке уже достаточно долго, знал многие обычаи, уже не первый год вел картотеку, о существовании которой не знал, я полагаю, ни один человек.