Таймири (СИ)

Сэй-Тэнь плакала и смеялась.

— Ах, как же я рада вас снова видеть! Если бы не крылья, не знаю, что б я делала!

Еще никому не устраивали в поселении столь теплого приема, какой устроили в тот вечер нежданной гостье. Индейцы разожгли праздничный костер и пустились в пляс по кругу, а вождь Знойной Зари чествовал Сэй-Тэнь так, словно та сама была вождем какого-нибудь племени.

— Навеки бы с вами осталась, — говорила она на следующее утро, сидя у ложа Эдны-Тау. — Да не могу.

— Понятно, — отвечала индианка, переворачиваясь на бок и подтягивая тигриную шкуру к самому подбородку. — Следуй зову сердца. Его нельзя игнорировать, иначе потом сама знать не будешь, отчего навалилась тоска.

Выйдя из вигвама и поклонившись дымящему трубкой вождю, Сэй-Тэнь взмахнула крылышками-крыльями-крылищами фантазии — и только ее и видели. Вождь от неожиданности поперхнулся дымом: летающие люди были для него внове.

Носясь под облаками, она чувствовала небывалое воодушевление. Каждый взмах крыльев поднимал ее на новую высоту, и радость прямо-таки захлестывала сознание.

«К такому невозможно привыкнуть, — думала Сэй-Тэнь. — Вернее, нет: к такому нельзя привыкать. Я не хотела бы привыкать ни к чему на свете!»

Остались позади несколько горных пиков, река Аламер, сверкающие водопады. Вдоволь налетавшись над зеркальным озером, куда однажды угодила яхта Кэйтайрона, Сэй-Тэнь устремилась к городу Цвета Морской Волны. По пути туда она надеялась попетлять между столбами адуляра, которые когда-то высились в речной долине. Но теперь у нее, конечно, ничего бы не вышло, потому что, вместо столбов, повсюду стояли исполинские деревья. Они многозначительно шелестели листвой, растопырив ветви и важно нахлобучив внушительные шапки крон.

В городе Цвета Морской Волны, несмотря на недавнее вторжение, жизнь текла по-прежнему мирно. С высоты птичьего полета жители выглядели весьма довольными. Они не спеша прогуливались по улочкам, украшенным разноцветными лентами и флажками. Почти на каждом углу торговали цветами, сладостями и сувенирами. Подготовка к дню города была в самом разгаре. Академию, где раньше работал философ Диоксид, отреставрировали, а ему самому начали воздвигать памятник, видимо, узнав о его роли в истории с безуспешным завоевательным походом Вазавра.

Поразил Сэй-Тэнь город Огней. Она стала терять высоту и, чуть было, не потеряла сознание, увидав столицу издалека.

— Куда подевались все дома?! — воскликнула она и, точно ее подстегнули, ринулась вниз.

Вместо отливающих лазурью каменных зданий, — тех, что были вытесаны из столбов адуляра, — вдоль улиц, развесив тяжелые ветви, красовались секвойи-великанши, дубы обхватов в десять и клены, листья которых многие уже приспособили под ковры в своих видоизменившихся жилищах. Дочурка Сэй-Тэнь, Айрин, жила теперь в стволе толстого-претолстого ясеня, верхушка которого уходила в самые небеса и маячила там, словно флаг. Дом тетушки Арии — добротный, некогда вытесанный из цельной глыбы адуляра — возвышался над близстоящими деревьями и заслонял трепещущей пальмовой кроной диск заходящего солнца.

Сэй-Тэнь решила переждать наступающую ночь там. Расположение комнат в доме ничуть не изменилось, и комната Таймири по-прежнему имела собственный выход на улицу. Правда, теперь вместо лестницы из лунного камня вниз вели три-четыре прочные лианы, обвившие пальмовый ствол. Прилегши на деревянную кровать подруги, Сэй-Тэнь заснула блаженным сном, чтобы на следующий день раскрыть свои объятия ненаглядной дочери. Так и не отцепила она крыльев от кофты и, лежа на боку, всё грезила и грезила во сне, будто летает, будто ветер развевает ее волосы, а некая фантастическая сила позволяет светиться и радоваться каждой клеточке тела. И было так легко-легко…

Остер Кинн, неутомимый путник, которого даже заботливость Эдны Тау не удержала в индейском селении, месяца два спустя наведался в город Огней. Небрежно так наведался, не вынимая рук из карманов и беспрестанно жуя табак. Занесло его на бывшую главную площадь столицы, где от некогда величественного дворца остались одни только развалины.

Недолго думая, Остер Кинн пристал к какому-то пожилому гражданину. Этот гражданин мирно отдыхал на лавочке в тени огромной вайи и, когда к нему подсел странный тип в грязной одежде и мокасинах, от неожиданности даже подскочил. А тот давай возмущаться:

— Странное дело, я вам скажу! Почему массив Лунных гор и развалины не переродились? Всё переродилось, а они — нет! Вот с чего бы это?

Он хлопнул себя по коленям, сплюнул табак и повнимательней пригляделся к молчаливому собеседнику. У бедняги явно сдали нервишки: глаз подергивался, сам отодвинулся к краю скамейки и на всякий случай даже вооружился клюкой.

— Ты чего? Чумной я, что ли? — обиделся Остер Кинн. Обиделся — и побрел восвояси.

Развалины проводили его холодом от полуразрушенных колонн, обвалившихся стен и потрескавшихся адуляровых ступеней. Они так и остались стоять в назидание потомкам — как вечное напоминание о позорном правлении Икротауса Великого. О капле, которая не пожелала пожертвовать собой во имя жизни.

Сколько лет ни проходят люди мимо лазоревых развалин, каждый раз говорят друг другу:

— Эй, смотри, вон два дерева в камне застряли.