Миры Джона Уиндема. Том 1

Глядя на шагавших впереди Детей, которые о чем-то болтали между собой, Зиллейби неожиданно поймал себя на мысли о Феррилин. Она не вернулась домой, хотя он неоднократно звал ее. Вид Детей так волновал Феррилин, что он не пытался ее уговаривать. Он старался утешаться мыслями о том, что она счастлива там, у себя, со своими двумя сыновьями.

Ему казалась странной мысль, что, если бы мальчик Феррилин, родившийся после Потерянного дня, выжил, Зиллейби сейчас все равно не смог бы отличить его среди тех ребят, что вышагивали впереди, точно так же, как он не может узнать, "кто есть кто" в данную минуту. Эта мысль как-то унижала его, поскольку ставила его в один ряд с такими, как мисс Огл, только та преодолевала трудность тем, что уверяла себя, будто любой встречный мальчик к есть ее сын, причем, как ни странно, никто из мальчишек эту иллюзию не разрушал.

В эту минуту четверо шедших впереди завернули за угол и исчезли из поля зрения Зиллейби. Он сам как раз успел дойти до того же угла, когда его обогнала машина, и поэтому ясно видел все, что случилось дальше.

Маленький открытый двухместный автомобиль шел на небольшой скорости, но все произошло сразу же за поворотом, где Дети, не видевшие, что сзади идет машина, остановились. Они стояли поперек дороги, видимо, споря, каким путем идти дальше.

Водитель сделал все, что мог. Он круто свернул вправо, пытаясь избежать столкновения, и это ему почти удалось. Еще бы два дюйма — и он проехал, никого не задев. Но этих дюймов ему не хватило. Левым крылом машина ударила стоявшего с краю мальчика в бедро и швырнула через дорогу прямо на палисадник коттеджа.

Вся картина запечатлелась в мозгу Зиллейби наподобие фотографии: мальчик, лежащий у забора, трое других Детей, замерших там, где они стояли, шофер, пытающийся вывернуть руль и все еще выжимающий тормоза.

Остановилась машина или нет, Зиллейби так и не уяснил. Если да, то лишь на одно мгновение, а затем мотор тут же взревел. Автомобиль рванулся вперед, водитель переключил скорость, нажал на педаль газа и помчался по прямой. Машина все еще набирала скорость, когда врезалась в стену церковной ограды, — водитель не сделал даже попытки свернуть налево, где был новый поворот. Она разбилась вдребезги, водитель взлетел в воздух и грузно шлепнулся о стену.

Закричали люди. Кто был поблизости, побежал к обломкам. Зиллейби не мог даже шевельнуться. Он стоял, как будто его оглушили, видел, как взметнулось желтое пламя, как повалили вверх клубы черного дыма. Затем усилием воли заставил себя перевести взгляд на Детей. Они тоже глядели на обломки, и на их лицах отчетливо проступало выражение сильного напряжения.

Зиллейби успел заметить это выражение, хотя оно тут же исчезло, и все трое повернулись к мальчику, лежавшему у забора и тихо стонавшему.

Внезапно Зиллейби обнаружил, что его бьет озноб. Пошатываясь, он прошел несколько ярдов и наконец добрался до скамьи, стоявшей на краю сквера. Он сел на нее и откинулся на спинку — бледный и тяжело дышащий.

Все остальное, относящееся к этому инциденту, я узнал позже уже не от Зиллейби, а от миссис Уильямс из "Косы и камня".

— Я услышала рев мчащейся машины и громкий удар, выглянула из окна и увидела бегущих людей, — говорила она. — Потом заметила мистера Зиллейби, идущего к скамейке в сквере какой-то заплетающейся походкой. Он сел и откинулся на спинку, но голова его тут же упала на грудь, как будто он потерял сознание. Я тут же подбежала к нему через дорогу, а когда подошла ближе, то оказалось, что он или действительно без сознания, или очень близок к тому. С трудом, почти шепотом, он пробормотал что-то насчет "пилюль" и "кармана". Я нашла их в его нагрудном кармане. Он велел дать ему две — из бутылочки, но выглядел так плохо, что я дала ему четыре.

Никто не обращал на нас внимания. Все бежали туда, где произошло несчастье. Ну, от таблеток ему стало получше, и минут через пять я помогла ему войти в дом и уложила на диван в баре. Он сказал, что теперь все хорошо, что ему нужен лишь маленький отдых, и тогда я пошла узнать, что там с машиной.

Когда я вернулась, лицо у него было уже не такое серое, но он еще лежал и выглядел очень слабым.

— Чрезвычайно сожалею, что причинил вам столько хлопот, миссис Уильямс, — сказал он.

— Лучше я приведу вам доктора, мистер Зиллейби, — ответила я, но он отрицательно покачал головой.

— Нет, не надо. Еще несколько минут — и все пройдет, — сказал он.

— А все-таки будет лучше, если вы повидаете его. Вы меня крепко напугали.

— Очень сожалею, — сказал он и после паузы добавил: — Миссис Уильямс, я уверен, что вы умеете хранить тайны.

— Думаю, не хуже других, — ответила я.

— Хорошо. Тогда я был бы очень признателен, если бы вы никому не говорили о моем… моем дурном поведении.

— Ну, не знаю, — ответила я. — По моему разумению, так вы должны обратиться к врачу.

Он снова покачал головой.

— Я уже обращался ко многим врачам, миссис Уильямс, дорогим и известным, но ведь никто не может, знаете ли, снова помолодеть. Так что я старею, мой мотор быстро изнашивается, вот и все.

— О, мистер Зиллейби, сэр… — начала я.

— Не огорчайтесь, миссис Уильямс, во многих отношениях я еще вполне здоров, так что в ближайшее время мне ничто не угрожает. Но пока, я думаю, было бы важно не тревожить тех людей, которых любишь, больше, чем это необходимо. Верно? Я уверен, вы согласитесь со мной, что причинять им бесполезное беспокойство — ненужная жестокость…

— Что ж, сэр, если вы считаете, что ничего…

— Да, я так считаю. Больше того, твердо уверен. Я и без того у вас в долгу, миссис Уильямс, но не смогу считать это услугой, если не буду твердо уверен в вашем молчании. Можно мне надеяться?

— Конечно. Как вам будет угодно, мистер Зиллейби.

— Благодарю вас, миссис Уильямс. Благодарю от всей души, — сказал он.

Потом я спросила его:

— Вы видели, как это случилось, сэр? Такое зрелище вполне могло вызвать шок, так оно, видно, и произошло.

— Да, — ответил он. — Я все видел, только не знаю, кто был в машине.

— Джим Паули, — сказала я. — Тот, что с фермы.

Он кивнул:

— Знаю его. Славный парень.

— Да, сэр. Очень хороший мальчик этот Джим. Не то что эти "дикие".

Просто представить себе не могу, чтобы он гонял на машине, как сумасшедший. Уж никак это на него не похоже.

Тогда наступила пауза. И мистер Зиллейби сказал каким-то странным голосом:

— Перед этим он сшиб одного из Детей — мальчика. Тот, надеюсь, пострадал не очень сильно, хотя и перелетел через шоссе.

— Одного из Детей! — вскричала я. И тут же поняла, что он хочет сказать. — О нет, сэр! Не могли же они… — И остановилась, увидев, как он смотрит на меня.

— Есть еще свидетели, — сказал он. — Вот если бы… тогда, может быть, и шок был бы слабее… Вероятно, и я не воспринял бы это так остро, если бы на каком-то предшествующем этапе моей долгой-долгой жизни мне довелось стать свидетелем умышленного убийства.

Рассказ, которым поделился с нами Зиллейби, завершался описанием того, как он с трудом сел на скамью. Когда он кончил, я посмотрел на Бернарда. Не обнаружив в его лице даже намека на ответ, я произнес:

— Вы намекаете, что Дети сделали это… Что они заставили его налететь на стену?

— Я нс намекаю, — ответил Зиллейби, печально покачивая головой. — Я это утверждаю. Они сделали это точно так же, как когда-то заставили своих матерей вернуться в Мидвич.

— Но свидетели… те, что давали показания?..

— Все они прекрасно знали, что произошло в действительности, но от них требовалось другое — рассказать, что они видели.

— Но если они, как вы утверждаете, знали…

— Ну и что? А что бы сказали вы? Если бы знали то, что известно им? И были бы вызваны давать показания? В подобных делах вердикт должен быть приемлем для властей, что означает, что он должен быть приемлем для нашей общеизвестной фикции — здравого смысла. Предположим, что каким-то образом удалось бы вынести вердикт, будто юношу заставили покончить с собой Дети усилием воли. Вы думаете, кто-нибудь поверил бы в это? Разумеется, нет.