Демон Сократа

Я лежал на траве и смотрел в небо. Гигантские кучевые облака несло с востока, из Китая, наверное. Дикая, чудовищная тишина, прерываемая лишь позвякиванием плоскогубцев – Юренев вскрывал какой-то металлический ящик. Я ни о чем его не расспрашивал. Понадобится, скажет сам. Не принято было расспрашивать о чем-то Юренева. Это входило в условия договора, подписанного мною перед выездом в поле.

– А вот и они.

Я удивленно обернулся.

Геофизики, все четверо, вывалились из колючих кустов чуть выше нашей стоянки. Здоровые, загорелые ребята, но вид у них был, мягко говоря, неважный. Они дрались там, что ли? Серые лица, блуждающие, выцветшие глаза. Руки у них дрожали. «Мы правильно идем к тракту? Мы выйдем так к тракту?»

Юренев поощрительно кивал, зорко вглядываясь в каждого. И меня поразила мысль: он знал, что так будет!

– Выберетесь, выберетесь, только не сворачивайте никуда, – Юренев даже не пытался успокоить этих насмерть перепуганных людей. – Валите прямо вниз, там тракт.

– Что это с ними? – оторопело проводил я взглядом геофизиков. – Они ведь без рюкзаков. Они рюкзаки на террасе бросили?

– Подберем, – Юренев победительно выпятил толстые губы. – Куда они денутся?

– А нам… – Я помедлил. – Нам тоже туда идти?

– Конечно.

– Сейчас?

– С ума сошел. Ты же их видел. Ночью пойдем, налегке, с фонарями.

Меня распирало любопытство: что могло так напугать взрослых, ко всему привыкших людей? И я видел: Юренев что-то такое знает. Он же впервые за два месяца покинул лагерь. Раньше из фургонов не вылезал, а теперь собирается ночевать на террасе…

– Тебя шофера разорвут, – предупредил я. – Шоферов-то ты никуда не пускаешь.

– У них такие оклады, что перебьются.

– Но что там? – не выдержал я, кивая вверх, на террасу.

Юренев изумленно моргнул:

– Сам не знаю.

Кривил, конечно, душой. Знал, куда идти, значит, знал, что там можно увидеть…

А увидели мы маленькую поляну, поскольку поднялись на каменную террасу не ночью, а вечером. Солнце почти село, но сумеречный свет позволял увидеть кусты, раздутый ветром пепел. Совсем недавно тут прошел пал, но почему-то остановился перед сухими кустами. Они должны были вспыхнуть, но стояли целехонькие, шуршали под слабым ветерком. Там же, под кустами, валялись рюкзаки геофизиков.

– Придется тащить, – вздохнул я. – Ты хоть знаешь, где нужно искать этих неврастеников?

– Зачем? – удивился Юренев. – Они тебя просили?

– Ты же видел, они насмерть перепуганы. Надо вернуть им вещи

– Ну-ну, – ухмыльнулся Юренев, осторожно присаживаясь на старый пень. – Если ты такой альтруист, действуй.

Его ухмылка мне не понравилась, как не понравились раньше выцветшие от страха глаза геофизиков. А Юренев чего-то ждал. Сидел на пне, курил, поглядывал на меня и ждал, ждал чего-то.

Я неторопливо направился к рюкзакам.

Они лежали вповалку, там, где их бросили – два друг на друге и два в стороне в выжженном огнем круге. Я подтащил пару рюкзаков к пню и пошел за третьим. Юренев меня не торопил, но и не останавливал.

Чего он ждет?

Меня ударило током, когда я ступил на выжженную землю. Я не видел разряда, не слышал характерного треска, но всю левую ногу до самого бедра пронзило ошеломляющей рвущей болью.

Я вскрикнул и отступил.

Боль сразу исчезла.

– Ну? – спросил Юренев, не вставая с пня.

Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.

А Юренев, наконец, встал.

Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.

– Не делай этого!

Он стащил рюкзак с выжженной земли и опять успокоительно потрепал меня по плечу. Вид у меня, наверное, был не лучше, чем у тех геофизиков.

– Тебя не ударило? – кажется, я заикался.

– Нет.

– Но почему?

– Не спрашивай. Не надо. Все хорошо, – он обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. – Что ты почувствовал? Расскажи.

Заночевали мы в палатке под траурной лиственницей.

Я оборачивался, глядел на темную террасу.

Не было никакой охоты о чем-то спрашивать, я все еще не отошел от пережитого мною страха. Я даже на Юренева не злился, хотя он, несомненно, мог вовремя меня остановить.

Ночная гроза прошла над дальними отрогами Курайского хребта, зловещая тьма затопила поляну, лиственницу, палатку. Не было в беззвездной ночи ни фонаря, ни луны, ни зарниц.

Я не спал, меня томила тревога.

Чем, собственно, занимаются Юренев и Ия?

Поисками мифических плазмоидов?

Вздор.

Я уже не верил этому.

Отрабатывают систему НУС? Но почему в поле, не в лаборатории? Откуда мог знать Юренев о том, что произойдет на выжженной поляне? Ну да, они, конечно, переговаривались с Ией перед отъездом: координаты, разброс, настройка, выход сигнала. Но тогда почему Юренев подставил меня под удар, он же видел, в каком состоянии вернулись геофизики. И зачем я гонялся за этим дурацким штопором из лавки древностей? Ведь не затем же, что меня нечем было занять? Да, я согласился не задавать вопросов, но всему есть предел.

Юренев всхрапывал рядом. Ему было хорошо.

Мгла.

Ночь.

Я сам медленно проваливался в сон.

Было ли это сном?

Полог палатки медленно осветился. Не могло тут быть ни фонарей, ни далеких прожекторов, зарницы и те не вспыхивали в невидимом ночном небе, и все же палатка осветилась – оттуда, снаружи. По ее пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, потянулись тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена могли существовать. В их непоколебимом беге что-то менялось, вязь превращалась в смутный рисунок, я начинал различать лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.

Кто это?..

Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться. Я знал, я умираю. Жутко и быстро била в уши чужая металлическая птичья речь. Я еще пытался понять, чье это лицо, но сил понять уже не было: я умирал, меня затопляло убивающей болью. Вскрикнуть, шевельнуться, издать стон, и я бы вырвался из тьмы и опустошения, но сил у меня не было.

Не знаю, как я сумел, но, кажется, вскрикнул.

Это меня спасло.

Юренев все так же спал, всхрапывая, полог палатки был темен и невидим. Сердце мое колотилось, как овечий хвост, я задыхался. Бессмысленно шаря руками по полу, я выполз из спального мешка, из палатки и упал лицом в прохладную траву.

Что я видел? Что это было?

Даже сейчас воспоминание о той ночи вызывало во мне непреодолимый ужас.

Я спустился в овраг, продрался сквозь плотные заросли черемухи и увидел над головой весело высвеченные солнцем трубы.

Ну их всех к черту – и Юренева, и воспоминания!

Солнце, трава, ажурная даже в своем запустении лестница, уходящая вверх, в белую теснину берез, – вот все, что мне нужно. Я в транзитной командировке, незачем мне беспокоиться за Юренева, похоже, он во всем защищен лучше меня. Надо уезжать, иначе он опять втянет меня в свои непонятные игры.

Рядом хрустнул сучок.

Я обернулся.

Шагах в пятнадцати от меня стояла Ия.

Глава VII

Ия

– Тухтур-бухтур, – пробормотал я. – Что ты здесь делаешь?

Ия рассмеялась:

– Это я должна тебя спросить.

Я не сводил с нее глаз.

Удлиненное лицо, чуть вьющиеся волосы, нежная кожа… Этого не могло быть, но Ия, кажется, помолодела. Голубые, нет, синие, типично нестеровские глаза, румяные щеки… Это в тридцать-то лет… Вязаное платье туго облегало, обтягивало грудь, бедра… Когда-то на шее Ии начинали намечаться морщинки, я хорошо это запомнил, но сейчас от морщинок не осталось и следа. Ровная, гладкая, нежно загорелая кожа…