Плавающая Евразия

Давлятов машинально глянул на часы: без трех минут девять. Забеспокоившись, вышел во двор и увидел возле распахнутых ворот того самого соседского мальчика - Батурбека, который утром принял его за другого и крикнул вслед: "Как спалось, дядя Салих?"

- Дядя Руслан, вас отец требует к себе, - сухо сказал он.

- Бегу! - живо откликнулся Давлятов, зная, что отец мальчика не любит ждать, потому что считает себя благодетелем Давлятова. И действительно, в первый, самый трудный год, когда Давлятов еще только приживался в Шахграде и к нему почти каждый вечер, по наущению каких-то недоброжелателей, наведывалась милиция, пытаясь уличить его в пьяных оргиях и драках, этот руководящий товарищ, персональная машина которого утром с ходу обогнала трамвай, увозящий на конгресс Давлятова, не раз выручал соседа, приказывая милиционерам оставить его в покое.

Благожелатель встретил Давлятова в своем дворе, сидя в кресле с непроницаемым, вельможным лицом.

- Добрый вечер, Наби Саидович! - бодро приветствовал его Давлятов, еще издали заметивший на коленях покровителя тот самый лист ОСС с предостережением.

- Это все правда? - без лишних слов строго спросил хозяин дома. В глубине души он был так расстроен, что даже не предложил Давлятову сесть рядом с собой в пустующее кресло, хотя место это всякий раз отводилось Давлятову,

- Отчасти - да, - набравшись смелости, ответил Давлятов.

- Я не люблю этого трусливого, половинчатого слова "отчасти". В наше время уже ничто не может быть половинчатым. Мы всё привели к единому, неделимому, мы потрудились для этого. И, в частности, институт, который я столько лет возглавляю. - Этот неожиданный переход от сдержанной угрюмости и словоохотливости был, как отметил во время многочисленных бесед с ним Давлятов, характерной чертой Наби Саидовича Нахангова. - Тридцать лет назад, когда я только возглавил институт, он имел вывеску "Институт истории религии", лет пятнадцать назад мы переименовали его в "Институт атеизма", а сейчас он носит название "Институт истории атеизма". Чувствуете движение от истории религии до истории атеизма? Кому интересна история того, что уже не существует? Скоро, когда мы переживем и эту эпоху - эпоху сплошного, неделимого атеизма, отпадет надобность и в самом атеизме и в его истории. Тогда мы спокойно сможем закрыть наш институт... Но и сейчас никто бы не почувствовал отсутствие сего института... Там, где нет религии, и антирелигия не нужна... Впрочем, может, это верно, что институт пока держат... на случай вот таких чрезвычайных происшествий, могущих кое-где возродить суеверие... В вашем гнилом, соглашательском словечке "отчасти" звучат нотки такого суеверия...

- Я сказал - отчасти, - засмеялся Давлятов, - имея в виду этот сверхчувствительный прибор, упомянутый в сообщении ОСС... Такого прибора в природе нет. Иначе я о нем что-нибудь слышал бы на сегодняшнем конгрессе...

Нахангов в сердцах швырнул на землю полученный по почте листок и пояснил:

- В том, что вы сказали, опять сквозит половинчатость, притом та опасная половинчатость, которая не нейтральна по отношению к своим двум половинам, а создает конфликтную ситуацию... Вот первая половина: я звонил самому председателю градосовета Адамбаеву, и он заверил меня, что градосовету ничего не известно о предстоящем землетрясении. И что ОСС - это кучка шантажистов, которых необходимо немедленно вывести на чистую воду... Вторая половина: подобный прибор должен существовать, и он создан, он есть, я уверен! Иначе всякое землетрясение или другое стихийное бедствие мы будем предсказывать, основываясь на мистических пророчествах, интуиции, предчувствиях животных - собак, змей, чему я тоже не верю! - Нахангов глянул на часы. - Половина десятого... Еще есть минут пятнадцать двадцать. - И, заметив, как Давлятов побледнел, неожиданно встал и предложил, показывая на металлическую дверцу, чернеющую в конце двора, встроенную так, будто от нее ступеньки ведут вниз, под землю: - Если хотите, можете переждать в нашем семейном бункере. Там есть все - запас еды, вода, а главное - удобство и комфорт не уступают первоклассной квартире на поверхности...

- У вас есть бункер? - из вежливости переспросил Давлятов.

- Да, мне, в числе других тридцати руководящих работников града, был построен бункер, который выдержит десятибалльное землетрясение... атомное нападение и прочую чертовщину...

- Значит, всего тридцать по городу? - загадочным тоном спросил Давлятов.

- Да, жизненные артерии града - канализация и газоснабжение, электричество и общественный транспорт - все может продолжать функционировать, даже если никого не останется из миллиона, кроме нас, тридцати руководителей... Ну, будьте здоровы, - показал явное беспокойство хозяин, снова поглядывая на часы, и заспешивший к выходу Давлятов услышал, как заботливый муж и отец зовет в бункер своих домочадцев: - Наргиза! Шурбек! Батурбек! Улугбек! Живо! Живо! Бабушку возьмите под руки...

V

Торопливо удаляясь от дома своего благодетеля, Давлятов подумал: "Почему они так откровенны со мной? Или такая у них манера - подчеркивать перед простыми.смертными то, что держатся они на особом положении. Бункеры лишь для тридцати человек из всего миллионного града... А откровения академика о том, что альманах был размножен и разослан ограниченному кругу доверенных... Почему не отпечатали для всех - тысяч и миллионов? Значит, альманах был не того уровня, а "отчасти" или "между", что так возмутило Нахангова... Всякая глупость лезет в голову, - упрекнул себя мысленно Давлятов, - а время между тем приближается к роковым десяти..."

Давлятов только сейчас заметил, как из всех ворот напряженно выглядывают соседи. Видя, что и сам сейсмолог в панике устремился по направлению к площади, выбежали вслед за ним из домов целыми семьями, неся на руках младенцев, поторапливая стариков и немощных старух. У многих, как охранные грамоты, были листы с предостережением. Те же, кто только сейчас возвращался домой со службы, пребывая в святом неведении, удивленные картиной массового бегства, застывали на месте с открытыми ртами, затем бросались к почтовым ящикам, рвали конверт, читали вслух и присоединялись к бегущим паникерам.

Но не все в этот вечер поддались страху. Нашлись и смельчаки, оставшиеся дома, чтобы испытать судьбу, - те, кто сумел как-то через постоянно замкнутые телефоны прорваться в градосовет и получить разъяснение. Но и оставшиеся на всякий случай вышли к десяти часам во двор, стали в безопасные места, проявив трезвую предусмотрительность, хотя в целом по всему городу такой предусмотрительности не ощущалось, сколько помнили себя шахградцы, такого по почте они никогда не получали землетрясение, какой бы силы оно ни было, всегда настигало их врасплох, и еще проходило два или три дня, прежде чем телевидение и газеты сообщали в прошедшем времени о силе пробежавшего землетрясения.

В этом случае обо всем было заранее оповещено, посему в массе своей шахградцы не знали, как вести себя. Лишь такие, как Нахангов, догадались позвонить в градосовет или дежурному в ИПЗ. Первый порыв был естественный: не раздумывать долго, не звонить, не узнавать, не прятать, не спасать, а, поддавшись общей панике, бежать туда, куда бегут все, - на площади, скверы, в парки и стадионы - открытые места, подальше от высотных домов, заводских, водонапорных и телевизионных башен...

На футбольном поле, куда прибежал Давлятов, уже собралась гудящая толпа. Предутренние толчки, которые обычно к вечеру уже забывались, сейчас были предметом споров. Говорили разное, даже фантастическое. Шахг-рад стоит на море минеральной воды, которую много лет разливают в бутылки с этикеткой "В здоровом теле - здоровый дух", и, сколько бы ее ни пили, не смогли всю выпить граждане, - эта вода и затопит нынче город. Тревожные были лица, хотя попадались и такие, кто пытался отшутиться... Часы на башне у центрального сквера вдруг забили... раз, два, три - будто что-то надавило, толпа вся сжалась, - восемь, девять, десять... Все продолжали напряженно слушать, поглядывая друг на друга, а через несколько минут, когда все поняли, что ничего не произошло, разом отпустило напряжение, заговорили, засмеялись, но не расходились, чтобы вдоволь посмеяться в душе над собственным страхом.