Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Уф!

Как я безобразно и мерзко устал от этого проклятущего, стилистически-символического слона.

Вот так и Бендеру обрыдла его любвеобильная мадам.

Остап все чаще и чаще стал появляться во флигеле, но все никак не мог сообразить грандиозную комбинацию, чтобы одним махом избавиться и от притязаний ненасытной вдовушки, и от потребности в ее столь необходимых в повседневные будни - а тем более в редкие праздники - деньгах.

Иногда мы выбираем события (свадьбы, похороны), иногда события (официоз) - нас.

Торжественно, с помпой, из мрачной глыби суровых веков пришло-приехало трехсотлетие дома Романовых.

Остап встретил намечающиеся торжества с распростертыми объятиями человека, понимающего толк в царских династиях, гербах, линиях наследования и околотронных родственниках.

Он натащил во флигель уйму великокняжеских фотопортретов: все как один, в мундирах с аксельбантами, все усатые, все благородные, а самое существенное, все богатые.

Я в этом орденоносном пасьянсе сначала не уловил истинного смысла и заподозрил тусующего фотографии Бендера ни больше ни меньше, как в модном терроризме.

- Лавры Каляева не дают покоя? - спросил я прямо - и как можно ехиднее - дабы расстроить его жуткие планы.

- Не Каляева, а Петра Ильича.

- Это которого?

- Бескультурное ты образование, Остен-Бакен... Чайковского надо бы знать.

- Композитора?

- Композитора, композитора - отметь, гениального в своем роде.

- Хочешь создать ораторию во славу дома Романовых? Или осилишь симфонию "Славься его императорское величество"?

- Я выбрал оперу.

- На чье либретто?

- Собственного сочинения.

- А позвольте название шедевра музыкальной жизни?

- "Не соблазняй меня без нужды"!

- Тогда причем здесь великокняжеский пасьянс?

- Он компенсирует мое незнание нотной грамоты.

- Конечно, я не сомневаюсь в твоей способности написать оперу без нот, но выгода в чем?

- Этой опере музыка не нужна... Как известно из богемных альковов, Петр Ильич жил, не стесняясь, с великим князем, ныне покойным, и при этом еще удачно шантажировал Надежду Филаретовну фон Мекк. Она щедро оплачивала его молчание, чтобы он не афишировал, что предпочел ей великого князя.

- Нет, я не хочу и слышать о подобном... Лучше до старости пробыть альфонсом, лучше зарабатывать на жизнь тяжким честным трудом...

- Ты думаешь, Коля Остен-Бакен, я выискиваю, кому принести себя в вакхическую жертву? И глубоко ошибаешься. Я ищу жертву, которой можно предъявить счет за соблазненного мальчика. Им нужен в столь торжественный момент всенародного ликования скандал?

- А где ты возьмешь мальчика?

- Моя ля фам терибль хочет вывезти мое уставшее тело на крымское солнце. А почему бы мне мимоходом не заглянуть в места отдыха их величеств и не зарыдать пред ихней женой в горьком раскаянии, и не признаться в содомском грехе, сотворенном ейным уважаемым мужем над невинным, слабым существом - нуждающимся и страждущим.

- Заарестуют.

- Пусть только попробуют... Государь никому не простит испорченного праздника... Главное, не промахнуться в выборе соблазнителя... Вот, глянь, Павел Александрович... Подойдет он к моей нежной натуре?

- Типичный солдафон.

- А этот, Дмитрий Константинович, как? Смотрится вроде неплохо?

- Слишком меланхоличен.

- Ну, а против бравого Александра Михайловича будут возражения?

- Туповат-с.

- Зато каков его старший брат Николай Михайлович!

- Хлыщ заморский.

- Остен-Бакен, с каких это пор в тебе гнездится антимонархизм?

- Я отдаю предпочтение реформатору Петру Великому, венценосному столяру, коронованному плотнику, пьянчуге-слесарю, любвеобильному токарю, двухметровому кузнецу, разбудившему Русь звоном набатного молота о закостеневшую восточную наковальню, а не Николаю Кровавому, Тщедушному, начавшему с Ходынки!

- Пафоса-то - на троих записных патриота хватит... Впрочем, признаки прогрессирующего вырождения императорской фамилии налицо, хотя и фотографическое... Что за страна? Что за правители? Отдаться некому.

- Чего с ними гадать?.. На роль жертвы сгодится любой.

- Обоснуй.

- Если у него "рыло в пуху", то обвинения лягут в унавоженную почву, если нет, то сработает боязнь компрометации...

- Правильно рассуждаешь - пусть отвечают скопом за грех.

- Только бы не заарестовали...

- Раскаркался... Завтра едем... Приходи провожать...

Когда Остап удалился, я долго еще раскладывал так и эдак кандидатов в соблазнители.

Слон, - думал я - Бендер, молодой, не щадящий ни себя, ни других слон, идущий в атаку без боязни обломать недавно прорезавшиеся бивни, слон, которому ни почем и облезлый хорохорящийся лев, и даже впавшая в мистицизм и кликушество львица с выводком благородных, но утративших хватку предков, львят, слон, не предполагающий цепей, вольеры в зоосаде, цирковой арены или лесоповала, слон, нагло расталкивающий на водопое и гордых заносчивых жирафов, и увальней-бегемотов, и тупых околоточных- носорогов, и презрительно фыркающих высокопоставленных гривасто-хвостатых антилоп-гну, и каторжных, с политической, окраской зебр, и прочую травоядножующую, парнокопытную, крупно - и мелкорогатую фауну.

А пасьянс все никак не сходился, пророча великомученику Остапу трудное житие...

Глава 9.

И НЕ ПЕТР, И НЕ ИЛЬИЧ, И НЕ ЧАЙКОВСКИЙ

"Удар состоялся"

О.Б.

Остап отсутствовал довольно прилично, хамски не сообщая о себе ничего, хотя клялся и божился на пристани высылать ежедневные открытки: если с видом на море - полный порядок, если - с горами - значит не очень-то вытанцовывается.

Я мысленно скорбел по истоптанному, растерзанному, попранному безжалостными жандармами телу...

Но вот тело вернулось: здоровенькое - здоровей не бывает - стиснуло меня, отпустило, изобразило руками Казбек с Эльбрусом и объявило, что оно - морально потерпевшее.

- Помнишь? - Остап вздохнул полной грудью, и голос его приобрел заунывный оттенок разочарованного поэта. - Помнишь, Коля Остен-Бакен, как, вдохновенно озаренный, отправлялся я на юбилейный шантаж?

- Помню, - ответил я с лирической, все понимающей грустью.

- Так забудь мой позор.

- Позор?

- Другое слово найти случившемуся трудновато... С первых шагов я ощутил злой рок!

- Рок?

- Издевательскую усмешку этой шлюхи - фортуны... Пароход отчаливает по расписанию. Я бодро вышагиваю, любуясь неподдельным " айвазовским" - и вдруг за спасательными шлюпками обнаруживаю двух элегантно экипированных, заметь, с тросточками и пенсне, джентльменов о чем-то горячо спорящих... Ну, я, само собой разумеется, подкрался ближе, навострил уши - и чуть не отдал концы... Это было хуже морской болезни, хуже чумы и холеры вместе взятых... Знаешь, кем оказались холеные джентльмены?

- Шпиками, которые выслеживали тебя по доносу твоей сожительницы, извиняюсь, покровительницы.

- Хуже... Гораздо хуже...

- Неужели ты подумал, что я настучал?

- Не с твоими способностями катать убедительные доносы... Так что и не пытайся в дальнейшем.

- Постараюсь, - пообещал я твердо.

- Лучше, Коля Остен-Бакен, угадай, о чем джентльмены спорили?

- Кому вздернуть тебя на рее?

- Романтика давно угасла, не оставив и копоти... Солнце наживы греет сердца... Мои нечаянные спутники рьяно спорили о распутной Ницце и не менее распутном Баден-Бадене.

- И тебя взволновала эта географическая дуэль?

- Каждый из них упрямо, в риторически выдержанных, тщательно аргументированных выражениях добивался Ниццы, и ни тот, ни другой не хотел уступать.

- Бедный, несчастный, невезучий Баден-Баден!

- И добавь... Бедный, несчастный, невезучий Бендер... Джентльмены-то готовились в соблазненные мальчики и бурно делили курорты, где могло их постигнуть сиятельное насилие.

- Нездоровая конкуренция!