Изнанка

А что ещё делать? Остановиться и сдаться на милость этим… мордоворотам? Если б один был — да. Но рядом сын… Повернуть в Шацке налево, в сторону Пензы? Абсолютно бессмысленно. Если «Тойота» и не догонит сама, то уж бензин в баке «Урала» кончится явно раньше, чем у «японки»…

Сумасшествие. Безвыходность. Холод страха, забирающийся под плащ и скребущий острыми когтями вдоль позвоночника…

Стрелка спидометра, подсвеченная снизу, подкрадывалась к рисочке «60».

Ночная трасса, грохот мотора, пролетающие по сторонам призрачные столбы электропередачи, окостеневшие в дорогих туфлях ступни, одинокая фура, сверкнувшая дальним светом и обдавшая мягким потоком воздуха…

Стрелка приблизилась к цифре 80.

Вздувшийся пузырём тулуп Серёжки между напряжённых рук, развевающиеся тесёмки его ушанки. Мальчишка ни разу не обернулся. Он молча следит за несущимся под переднее колесо асфальтом с пятнами раскатанных ледяных луж. Ему жутко…

Стрелка будто изогнулась, заступая за 80.

Конус света фары, разбивающийся о белые полосы дорожной разметки. Ослепляющие блики в зеркале заднего вида… Расписание жизни, расписание снов. Стук клапанов в двигателях, скрежет клапанов сердец… Нервный тик времени…

Он перебрасывается пошлой шуточкой с Феченко и отправляется обедать в кафе. К столику подсаживается набыченный Шуров, выкладывает ворох бумажек, задаёт три ничего не значащих вопроса и заказывает стопку водки, приговаривая: «Полный эрзац! Суррогат…» Мелкумова устраивает вечерний разнос, дымя дамской сигареткой… Грузный Каличенко ругается на сотрудников, то и дело роняющих коробки с комплектующими, и прихлёбывает ирландское пивко из горла… Студия. Петровский улыбается, глядя на потрясно примитивную игру Копельникова, получившего первую серьёзную роль… Разговорчивый дальнобой Акоп хочет врубить музыку, чтобы «нэ скучат»…

До омерзения роскошный номер отеля. Ванная с запёкшейся кровью.

11О — больше из старика-мотоцикла не выжать…

Рассвет подёрнул зимнее небо зернистой серостью. До Рязани оставалось километров пятнадцать, и движение стало гораздо плотнее.

Автобус вывернул из-за поворота аккуратно, но… обледенелая трасса и теория вероятности моментально нашли общий язык… Сначала на встречке оказалась кабина доперестроечного «Икаруса», а через доли секунды вся его туша уже неслась поперёк шоссе, круто забирая задом по окружности.

В такие моменты мозг отключается мгновенно, толкая на авансцену инстинкты. Валера, слабо чувствуя задубевшие конечности, надавил сразу на оба тормоза, прижимаясь к рулю и накрывая своим телом сына. Мотоцикл стало сносить в кювет… Все звуки слились в один протяжный и хриплый визг: вопль Серёжки, приближающееся сипение покрышек автобуса, всхлип колёса «Урала», слетающего с асфальта, хлопок выбитой рулевой втулки и треск лопающегося плаща.

Перед глазами мелькнул свет фар… работающие дворники, искажённое страхом лицо водителя, стрельнувшие во все стороны купюры из выпавшей пачки, слетевшая детская шапка-ушанка…

Рысцов успел сдёрнуть пацана с бензобака и прыгнуть в сторону, со всей силы оттолкнувшись от подножек, перед тем как мотоцикл кувырнулся набок и, ломая ветви кустарника, зарылся в сугроб. Заглох.

Приземлившись, Валера перекатился несколько раз, намертво сцепив раздираемые ломающимся настом кисти рук вокруг сына, и замер.

Пока он медленно сползал вниз по склону, лёжа на спине, Серёжка поднял голову и прошептал: «Папка… папочка… у тебя пальчики в крови… а мне ни капельки не больно было…» И его тихий шепоток почему-то был слышен среди оглушительного скрежета рвущегося позади железа и какого-то медленного звона бьющихся вдребезги стёкол. Голые деревья, нависшие, казалось, над самыми зрачками, были подсвечены с одной стороны мерцающим сиянием… тускнели… А успокаивающий детский шепоток все глубже проникал внутрь груди, заглаживая раны… снимая тревогу… отпуская во тьму…

Завывание ветра — только оно значило что-то в этом эфемерном лесу. Человек прекрасно понимал, что фантомы, скользящие через полупрозрачные стволы, не существуют… не проносятся сквозь его скулы, глаза, ногти… Их нет. Лишь потоки ледяной атмосферы рвут волосы и полощут окровавленную рубашку, забирают редкие лоскутки дыхания. Если забыть о боли и прислушаться к бесконечной заунывной мелодии, то можно разобрать, о чем говорит этот ветер.

Он рассказывает о мгновениях.

Он, надрываясь, кричит о секундах…

Тех, что прожил.

Уже.

Тех, что бросили тебя, как неряшливая гулящая девка, которую когда-то очень хотел полюбить.

Давно.

Тех, что никогда не обернутся, не позвонят, не напишут.

Лжёшь.

Тех, с которыми невозможно встретиться мимолётным взглядом в уличной толпе.

Вскользь.

Тех, что сны отнимают безвозвратно и теряют в артериях чужого времени.

Словами…

Почти человеческими словами шепчет ветер в этом полном призраков лесу о застывших в темноте секундах.

Очнулся Рысцов от того, что шея затекла чуть ли не до самого темечка. Он дёрнулся и заорал в голос — боль ударила острым зубилом в правое предплечье.

— Не дёргайся, гонщик!

Кто-то с силой развернул его в прежнее положение. Чрезвычайно, кстати, неудобное: он полулежал на заднем сиденье машины между двумя громоздкими мужиками.

— Серёжка… — простонал Валера, стискивая зубы.

— Здесь твой пацан, успокойся… Целёхонек, в тулупе родился. Спит… Да не рыпайся, говорю! Руку сломал уже…

Рысцов, преодолевая зуд в шее, повернул голову и посмотрел на говорящего. Что-то в его голосе было знакомое… Изображение подрагивало и расплывалось. Валера прищурился, напряг зрение и вдруг с удивлением узнал мужчину… Не может быть! Это бред, галлюцинации, травматический шок…

— Гоша?

Вчерашний болтливый сосед по купе слегка улыбнулся:

— Ну что, очухался?

Рысцов попытался привести в порядок расползающиеся мысли. Спросил:

— Ты откуда?

— Родом я из Подмосковья. Не думаю, что название деревни тебе о чем-нибудь скажет.