Камешек в небе (= "Галька в небе"). Звезды как пыль (другие переводы)

Он подумал, знает ли Байрон, что делает, потом мысли его перешли к новой планете.

Когда они вошли в атмосферу, Артемизия была в пилотской рубке. Она слегка улыбалась и казалась вполне довольной.

Байрон изредка поглядывал в ее сторону. Он поздоровался с ней, когда она вошла в рубку, в которую обычно не входила. Но она не ответила.

Она спросила:

— Дядя Джил, правда, что мы садимся?

— Кажется да, моя дорогая. На несколько часов мы сможем выйти из корабля, походить по твердой почве. Как это забавно!

— Надеюсь, что это та самая планета! Иначе будет вовсе не забавно.

— Остается еще одна звезда, — проговорил Джилберт.

Тут Артемизия повернулась к Байрону и холодно спросила:

— Что вы сказали, мистер Фаррил?

Байрон, захваченный врасплох, запинаясь выговорил:

— Ничего.

— Простите, мне показалось.

Она прошла мимо так быстро и близко, что коснулась платьем его колена. Его охватил запах ее духов. Он сжал челюсти.

Ризетт по-прежнему с ними. Одно из преимуществ трейлеров заключалось в том, что они могли оставить гостя на ночь. Он сказал:

— Сейчас уточняются данные об атмосфере. Много кислорода, почти тридцать процентов, есть азот и инертные газы. Все нормально, хлора нет. Но… Нет и двуокиси углерода. Это плохо.

— Почему? — спросила Артемизия.

Байрон коротко объяснил:

— Значит, на планете нет жизни.

— Да?

Она посмотрела на него и тепло улыбнулась.

Байрон против воли улыбнулся в ответ, но тут же что-то в ее внешности изменилось: она улыбалась как бы сквозь него, мимо него, очевидно, не замечая его существования. И он остался с глупой улыбкой, которая вскоре угасла.

Лучше избегать ее. Когда он ее видит, перестает действовать анестезия. Начинает болеть.

Джилберт хмурился. Они снижались, в нижних слоях атмосферы «Безжалостный» из-за нежелательного аэродинамического сопротивления трейлера с трудом поддавался управлению.

Байрон упрямо боролся с приборами.

— Веселей, Джил, — говорил он.

Сам он не чувствовал особого веселья. На радиосигналы не было получено никакого ответа. Если они не найдут повстанцев, то ждать больше нечего.

Джилберт сказал:

— Не похоже на планету повстанцев. Скалистый и мертвый мир без воды.

Он обернулся.

— Поискали снова двуокись углерода?

Красное лицо Ризетта вытянулось.

— Да. Но только следы. Около тысячной процента.

Байрон сказал:

— Ничего нельзя решать. Они могли выбрать эту планету именно потому, что она кажется такой безнадежной.

— Но я видел фермы, — сказал Джилберт.

— Хорошо. А много ли мы увидим на планете такого размера, облетев ее несколько раз? Видимо, у них недостает людей, чтобы заселить всю планету. Они могли выбрать какую-нибудь долину, где содержание двуокиси углерода выше, скажем, от вулканических извержений, и где поблизости есть вода. Мы можем пролететь в двадцати милях от них и не обнаружить. Естественно, они не станут отвечать на радиовызов без тщательной проверки.

— Невозможно так легко создать концентрацию двуокиси углерода, — пробормотал Джилберт.

Они внимательно посмотрели на экраны.

Искусственное освещение выключили, и солнечные лучи врывались в иллюминаторы.

Это менее эффективный способ освещения корабля, но в нем была желанная новизна.

Иллюминаторы открыли, потому что атмосфера планеты оказалась пригодной для дыхания.

Ризетт возражал, так как отсутствие двуокиси углерода может вызвать затруднение в дыхании, но Байрон решил, что на короткое время это можно выдержать.

Джилберт взглянул в иллюминатор, вздохнул и сказал:

— Скалы.

— Надо установить радиопередатчик где-нибудь повыше, — сказал Байрон, — так увеличим видимость. Нужно охватить все полушарие. Если результат будет отрицательный, сможем попробовать на другой планете.

— Это вы и обсуждали с Ризеттом?

— Да. Работу выполнили мы с Автархом. Он сам это предложил, иначе предлагать пришлось бы мне.

Говоря это, он бегло взглянул на Ризетта. Лицо того ничего не выражало.

Байрон встал.

— Думаю, лучше отстегнуть линь, но надеть костюмы.

Ризетт согласился. На планете было солнечно, в воздухе было мало водяного пара, отсутствовали облака, но было очень холодно.

Автарх стоял у главного люка «Безжалостного». Его костюм был из тонкого пенообразного материала, весил лишь долю унции, но давал прекрасную изоляцию. Маленький цилиндр с двуокисью углерода был пристегнут к груди. В нем была небольшая щель и газ вытекал постепенно, создавая необходимую концентрацию углекислого газа.

Автарх сказал:

— Хотите обыскать меня, Фаррил?

Он поднял руки и ждал со спокойным лицом.

— Нет, — ответил Байрон, — хотите проверить мое оружие?

— И не подумаю.

Вежливость их была холодной, как погода.

Байрон вышел на яркий солнечный свет и взялся за ручку тяжелого ящика, в котором находилось радиооборудование. Автарх взялся за другую ручку.

— Не очень тяжело, — сказал Байрон.

Он обернулся. Артемизия стояла в люке.

На ней было простое белое платье, развевавшееся на ветру. Полупрозрачные рукава в свете солнца стали серебряными.

На мгновение Байрон опасно оттаял. Он хотел вернуться, схватить ее так, чтобы синяки остались на плечах, почувствовать, как ее губы встречаются с его губами.

Вместо этого он коротко кивнул, но ее ответная улыбка и взмах руки были обращены к Автарху.

Пять минут спустя он обернулся и по-прежнему увидел белое платье у открытого люка, потом подъем поверхности закрыл от них корабль. Теперь на горизонте виднелись только скалы.

Байрон подумал о том, что ждет его впереди. Увидит ли он когда-нибудь снова Артемизию? И как она будет реагировать, если он не вернется?

Глава 18

На грани поражения

Артемизия следила за ними, пока они не превратились в крошечные фигуры, бредущие по голому граниту, и совсем не исчезли из виду. На мгновенье, перед тем, как исчезнуть, один из них оглянулся.

Она не была уверена, кто именно, а на мгновенье ее сердце замерло.

Байрон не сказал ни слова при расставании.

Она отвернулась от солнца и скал, металлический интерьер корабля внушал больше спокойствия. Чувство одиночества овладело ею. Никогда в жизни она не была так одинока.

Может, именно это и заставило ее вздрогнуть, но она сочла бы непозволительной слабостью, если бы призналась, что дрожит не только от холода.

Она сказала:

— Дядя Джил, почему ты не закрываешь иллюминаторы? Можно замерзнуть до смерти.

Термометр показывал семь градусов, хотя обогреватели работали на полную мощность.

— Моя дорогая Артемизия, — спокойно ответил Джилберт, — если ты настаиваешь на своей привычке ничего не надевать кроме легкого тумана здесь и там, то ничего удивительного, что ты мерзнешь.

Но он все же щелкнул переключателями, иллюминаторы и люк закрылись.

Вспыхнул внутренний искусственный свет.

Артемизия села в мягкое пилотское кресло и бесцельно положила руки на рычаги. Здесь часто лежали его руки. При этой мысли ей стало теплей, но она тут же сказала себе, что это просто результат действия нагревателей.

Проходили долгие минуты. Все трудней становилось сидеть спокойно. Она могла бы пойти с ним! Она тут же поправила свою мятежную мысль: не с «ним», а с «ними».

Она сказала:

— Зачем им вообще устанавливать передатчик, дядя?

Он оторвался от приборов:

— А?

— Мы пробовали связаться из космоса и ничего не добились. Что же даст нам передатчик на поверхности планеты?

— Мы должны стараться, моя дорогая, — ответил Джилберт. — Должны во что бы то ни стало найти планету повстанцев.

И добавил сквозь сжатые зубы:

— Должны!

Прошло немного времени, Джилберт сказал:

— Я не могу их найти.

— Кого?

— Байрона и Автарха. Хребет отсекает их, как я ни настраиваю отражающие зеркала. Видишь?