В чужом небе (СИ)

В чужом небе

Борис Сапожников

Пролог

Товарища Гамаюна знал, наверное, каждый гражданин Народного государства. От малых детей до стариков, большую часть жизни проживших при царском режиме. Он был чертовски популярен в народе после своего триумфального возвращения из захваченного бейликами Дешта. Биографию его учили дети в школах - учителя сплошь и рядом призывали их равняться на товарища Гамаюна. И, конечно же, было очень много тех, кто знал его флотским старшиной - до того, как товарищ Гамаюн стал живой легендой Урда.

Большинство, конечно же, лгали, чтобы придать себе побольше значимости. Из-за таких почти никому не верили. Как не верили и мне. А ведь я, как раз, знал товарища Гамаюна ещё до того, как он встал во главе стражей Пролетарской революции. Мне довелось повоевать с ним плечом к плечу в мрачные дни Интервенции, когда все силы недавно воевавших между собой сторон разом обрушились на молодое Народное государство.

Наверное, тех дней мне не забыть никогда.

Я готовился воевать с могущественной Дилеанской империей. Только что получивший назначение на небесный крейсер «Громобой» мичманишка с морем надежд и романтическими бреднями в голове. Все их быстро выветрила оттуда Революция. Для флотских чинов она стала буквально громом с ясного неба. Ведь это в окопах, протянувшихся от моря до моря, как казалось нам в тишине и уюте кают-компаний, солдаты могут разлагаться под влиянием народников. Тогда их ещё никто не называл косорылыми. На флот же никогда эта бацилла проникнуть не может. Как слепы мы были тогда, сидя за круглыми столами, где всегда было вдоволь еды. Где нам, привыкшим к яркому свету люминесцентных ламп, понять тех, кто сидел в вечной тьме наших трюмов, постепенно теряя зрение и травясь пороховыми газами в казематах плутонгов. Ведь там творился форменный ад - порой даже похуже того, что в стылых окопах. Уж можете мне поверить, я побывал и там, и там.

И вот они - обитатели нижних палуб - поднялись к нам. Они вошли, стуча тяжёлыми башмаками по паркету. Распахнули двери, сбивая с ног матросиков в чистых робах, что подавали нам еду и вино. Их они ненавидели, наверное, даже сильнее, чем нас. Первым шагал без всякой обычной развязности, к которой нам позже пришлось, стиснув зубы, привыкать, старшина Гамаюн. Я хорошо запомнил его - в чёрной робе, прожженной во многих местах, но аккуратно залатанной, с деревянной кобурой через плечо. Бескозырка сидит ровно, будто приклеенная. Да и шаги он чеканит чётко - хоть сейчас на парад.

- С кем имею честь? - поинтересовался у него наш старый капитан. Он прошёл всю войну от первых залпов, и видел многое. Даже матросские бунты. А потому был мало удивлён, скорее раздосадован этому, как он позже выразился явлению.

- Гамаюн меня зовут, - ответил тогда предводитель матросов. - Уполномоченный Революционного конвента. - И протянул руку капитану.

Среди собравшихся офицеров поднялся ропот, однако капитан, не чинясь, пожал протянутую пятерню.

- Моё имя вы, думаю, знаете, - сказал он. - Теперь, когда мы познакомились, я готов выслушать ваши требования. Или с чем вы там пришли?

- Требований нет больше у нас, - отвечал ему на это Гамаюн, широко улыбнувшись. - Теперь есть приказы Революционного конвента и Народного комитета.

- И что же это, позвольте узнать, за приказы? - поинтересовался наш капитан.

Я заметил, что некоторые офицеры рядом со мной как бы невзначай уронили руки на кобуры с пистолетами. У всех их они были, как по волшебству, расстёгнуты. Я бы сделал тоже самое. Да духу не хватило.

- Наплевать на приказы правительства Адмирала, - произнёс Гамаюн, - и выступить против имперцев.

Надо сказать, приказы нового правителя Урда - точнее одного из них, тогда дурно становилось от их количества, и телеграф порой разрывался от противоречивых распоряжений, сыплющихся из самых разных городов, - пришлись по душе далеко не всем во флоте. Конечно, с одной стороны Адмирал был из наших, в отличие от остальных правителей, но с другой... Многих коробило от одной мысли о том, что имперцы и их союзники теперь безраздельно властвуют в нашем небе и даже позволяют себе садиться на наших базах, пополняя аккумуляторы за наш счёт. Все, конечно же, с разрешения Адмирала. Он уже начал именовать себя не иначе как Верховным правителем или просто Верховным.

Это откровенно бесило многих флотских, особенно тех, кто воевал с дилеанцами и их союзниками, как наш капитан, с первых залпов. Однако раз уж флот признал правителем Адмирала - приходилось подчиняться.

И вот теперь такое.

Я просто не понимал, как реагировать на слова этого уполномоченного от некоего Революционного конвента и Народного комитета. Даже слова эти были мне тогда не слишком понятны. Это после их будет знать каждый житель Урда.

- Весьма интересно, - протянул наш капитан. - Вы понимаете, господин...

- Нет-нет-нет, - тут же перебил его Гамаюн, - никаких господ тут нет. Ни вы мне, ни я вам никакой не господин. Господа до Революции были.

- А теперь, простите, кто?

- Товарищи и граждане, - не моргнув глазом, заявил Гамаюн.

- Так вот, - кашлянув, продолжил наш капитан,  - гражданин уполномоченный, в сложившихся обстоятельствах... после всех этих революционных событий и прочего, я не могу просто так взять и отдать приказ своим офицерам. Вы должны это понимать. Теперь всё обсуждается - и распоряжения этого вашего конвента с комитетом, тоже. Уж не взыщите.

- Обсуждайте, сколько вам угодно. Вот только дилеанец ждать не будет. Эскадра адмирала Тонгаста уже на подходе. И в этот раз церемониться они ни с кем не станут. Адмирал предал всех.

- Это каким же образом понимать ваши слова, гражданин революционный уполномоченный?

- А таким, гражданин капитан корабля,[1] что Адмирал ваш издал резолюцию о том, что корабли все поражены революционными настроениями слишком сильно. И что к войне они больше непригодны. А потому все экипажи их расформировываются. Офицеров, - он произнёс это слово без характерного для многих уполномоченных, которых я видал после, неверного ударения, - по домам, а матросов и старшин - под арест. Выяснять, кто из них поражён бациллой революции, а кто - нет. Уже и камеры, небось, для нас готовы, и шомпола - тоже. С шомполами у Адмирала быстро, сами, верно, знаете, не хуже моего.

О быстрых и крайне нелицеприятных действиях контрразведки Верховного мы, конечно же, хорошо знали. И вряд ли в её застенках ограничивались одними только шомполами.

- Что это за бред?!  - воскликнул кто-то из офицеров, откровенно выхватывая из кобуры револьвер, но пока не спеша стрелять. - Никаких таких приказов о расформировании экипажей никто не получал! Всё это - гнусная провокация!

Он потрясал револьвером. Несколько человек из числа матросов, сопровождавших Гамаюна, вскинули винтовки. Металлом залязгали затворы. Сразу же офицеры, что держали руки на расстёгнутых кобурах, выхватили своё оружие. В какой-то миг казалось - перестрелки не избежать. И вряд ли в ней пощадят тех, кто не достал свой пистолет.

Я уже судорожно нашаривал застёжку на кобуре - пальцы отказывались слушаться. Они стали будто деревянными и почти не гнулись. По виску противно побежали струйки пота. Так вот каким он будет - мой первый бой. Не против настоящих врагов - имперцев и их союзников. А против матросов с моего же корабля. У всех на бескозырках золотом вышито «Громобой».

- Прекратить. - Капитан не повысил голоса. Он говорил как прежде тихо, но его услышали все. Капитан поднял руки и медленно опустил их, призывая всех к спокойствию. - Уберите оружие, господа, - он выделил тоном это слово, - офицеры. И вы прикажите своим людям опустить винтовки, гражданин революционный уполномоченный.

- А ну винты вниз! - рявкнул на матросов Гамаюн. - Кто без приказа стрельнёт, того я сам, своей рукой, в расход пущу. И уж будьте уверены, товарищи, рука у меня не дрогнет.