Сахара

Ближе к вечеру мы останавливаемся на самой границе предательской зоны. В свете фар вижу две глубокие колеи. Помощники и пассажиры пользуются остановкой, чтобы чуточку отойти и прочитать короткую молитву Аллаху, выпрашивая у него по возможности безболезненный проезд. Я же в это время иду осмотреться. Песок здесь совершенно непредсказуемый. Иногда его цвет и консистенция позволяют угадать, что нас ожидает, но очень много раз выяснялось, что все подобные предсказания не стоят и ломаного гроша. То же самое относится и к множеству способов, применяемых обитателями Сахары. Ни одного из них нельзя применять на все сто процентов. Что касается меня, то я предпочитаю ехать ночью. Песок тогда не такой сухой, и ты меньше застряешь. Опять же, всю тяжелую работу гораздо легче делать в относительно прохладном ночном воздухе. Поскольку самым лучшим способом проверить, что нас ждет, это ехать вперед, я пытаюсь прорваться через колеи и уже в паре метрах вязну в песке.

Проработав целую ночь, мы проехали вперед не более, чем метров сто пятьдесят.

Переезд будет непростым.

Уже сделалось жарко, когда я приказываю всем пассажирам слезать. Нужно избавиться от лишнего балласта. В паре километров отсюда, на обочине, приказываю разбить временный лагерь для женщин, стариков и детей.

Пока остальные работают, провожу отбор, отделяя настоящих стариков от лентяев.

- Вот ты, сколько тебе лет?

- Тридцать пять. Я старик.

Приходится немного повопить, прежде чем колонна из четырех десятков неспособных к работам готова к выходу. Усаживаюсь в "пежо 403" хаджи из Реггане, чтобы проследить за тем, как устраивают лагерь. Мы едем вдоль Маркуба. Это плоскогорье с небольшим возвышением посредине из серого, мертвого песка. Громадная плита обнаженного камня обозначает конец всех трудностей.

Мы растягиваем брезентовые накидки, чтобы обеспечить хотя бы минимум тени. Несколько помощников тащит рис, чай, сахар и дрова. Три клакклака по моему приказу останутся здесь же.

Несколько успокоившись, я уезжаю. Все, кто ни на что не пригодны, высланы отсюда к чертовой матери. Мы устроили их, как смогли лучше, и во время работы они не будут путаться под ногами.

Для лучшей сцепляемости мы немного спустили воздух из шин. Передо мною сто пятьдесят человек, и я отдаю приказы, которые тут же всем переводятся.

- Работайте! Не желаю видеть никого без работы.

Тут же небольшая угроза:

- Первого, кого застану без дела, оставлю.

И мы начинаем.

Грузовики растянулись на пятьсот метров вдоль глубоких колей, по которым я решаю ехать. На каждую машину приходится по два десятка склонившихся человек. Это балет без конца и без края. Мужики по парам вытаскивают подкладные пластины и переносят их вперед. Возле каждого грузовика можно видеть в действии сразу же четыре-пять лопат. Остальные, стоя на коленях, выкапывают песок руками. Водители помогают им в земляных работах, после чего вскакивают в кабины и жмут на газ. Машина вибрирует, вырывает перед из песка, после чего, отчаявшись, падает вниз. Каждый раз она проезжает не более метра. В масштабе конвоя такой прогресс практически незаметен.

В течение первых же часов жара усиливается, пока не достигает максимума, после чего остается на одинаковом уровне, что еще сильнее затрудняет работу. Хотя балет сделался механическим, жара все-таки притормаживает его. Чтобы хоть как-то уравновесить это, перерывов не делаем. Мой грузовик во главе конвоя не останавливается ни на мгновение, тут уже даже помощники начинают терять силы. Полуденные часы раскалены, они безжалостны и тянутся бесконечно.

Вплоть до последних минут дня солнце жарит немилосердно. Клакклаки не могут вынести бездействия в лагере и предложили свои услуги.

- Мне нужно приготовить жратву на всех. Сварите чего-нибудь существенного и горячего, лишь бы побольше.

Надзираю за работой отдельных групп. Под покровом ночи, когда я отворачиваюсь, темп начинает замедляться. Но я стою у них за спиной, поэтому, хочешь - не хочешь, но приходиться хвататься за лопаты. Я придрался к Индейцу, который прикорнул за баранкой, вместо того, чтобы работать вместе с остальными. Выбрасываю парня из кабины на землю. Потом натыкаюсь на Альбану. Он попросту присел на ступеньку, чтобы передохнуть пару минут. Ударом лопаты разбиваю ему очки. Постанывая, он вонзает обе руки в песок и исчезает под грузовиком.

***

Едим быстро и стоя. Клакклаки смазывают лекарством первые ожоги. Больше всего от солнца пострадал Капоне. Кожа слазит у него с руки кусками. Он весь багровый. Страдают все европейцы. Но, к моему изумлению, Шотар держится даже неплохо.

Наступает момент, когда люди уже настолько устали, что обычных приказов уже не хватает. Нужно давать пример. Поэтому этим вечером я тоже копаю.

Я прихожу с помощью всем группам. Мое присутствие придает им сил и позволяет преодолевать отдельные участки. Маневрирование происходит без каких-либо ошибок. Некоторые даже находят в себе силы, чтобы шутить, когда я с ними работаю.

***

Конвой растягивается. Большинство машин находится посредине. Дальше всего выдвинулись грузовики Альбаны и Самюэля Граповица.

Только усталость овладела уже всеми.

Неожиданно работа прерывается взрывом радиатора одной из машин.

Подбегаю на рев клаксона. Это машина Самюэля Граповица, желтый "ман". Джеки уже на месте.

- Что произошло?

Отчаявшийся Самюэль показывает на радиатор, и я оцениваю размеры катастрофы. Металлическая сетка лопнула, образовав дыру шириной с ладонь. Пострадала вся нижняя часть радиатора.

- Бллядь!

Вынужденный отдых.

Рассматриваем и отвергаем все поступающие друг за другом предложения. На сей раз мы попались серьезно. У нас нет ничего, что позволило бы исправить эту чертову дыру. Ни сварки, ни герметика - абсолютно ничего. Грузовик стоит на второй позиции и загораживает дорогу всем остальным машинам конвоя.

Так или иначе, оставлять его здесь просто нельзя.

Даже если придется приказать ее тащить двум сотням помощников. Никогда еще я не оставлял грузовиков на тракте, и сегодня тоже этого первого раза не будет.