Остров Тасмир

В широкое море начинает тут раздаваться великая река, и все чаще попадается перелетная водяная птица.

Необъятная тундра напоминает заболоченную степь, а вместо трав здесь пестрыми коврами расползлись мхи и лишаи. Кое-где только мелькают низкорослые ивы и березки да ершатся островками кустики разных северных ягод.

Тундра успевает оттаять за лето не глубже, чем на пол-аршина, а ниже залегает вечная мерзлота. Безлюдной пустыней, без конца и края, тянется тундра, и только деревянные гроба, прикрепленные к вбитым столбам, маячат на низеньких холмиках, будто колоды на подставках, и кажется мрачным кладбищем мертвая тундра. Эти гроба с покойниками не гниют и не портятся в суровом климате, а копятся из десятилетия в десятилетие; они разбросались по тундрам, как тысячи вех, свидетельствующих, что и здесь проходил неугомонный человек.

Но теперь тундра повеселела. Дружней и дружней с каждым днем на пригорках и кочках зеленеет трава, а на болотах набрали сочные почки незабудки, лютики и азалии. Еще неделя, и все забрызжет яркими красками синих, розовых и красных цветов.

Чуя этот тундровый праздник, несметные стаи птиц с шумом и стоном режут крыльями воздух, с плеском падают в озера и болота, и вода словно кипит под шумливыми гостями, налетевшими с юга. Их так много, что невозможно ступить, чтоб из-под ног не шарахнулась птица.

И раздолье же им здесь на безлюдьи, и корму много для них наготовлено! Всюду рассыпаны ягоды еще с прошлого лета — голубика, брусника, клюква, морошка.

Никогда Грибов и его спутники не видели столько пернатых.

— Сколько их! Смотрите, смотрите!

— Птичье царство! Облака птиц!

Всем стало весело, и плыть вдоль тундры было приятней, чем вдоль угрюмых таежных берегов.

— А ведь все уж не так страшно, — сказал Успенский, — вот мы далеко за полярным кругом, но и тут кипит жизнь.

— Не так страшен чорт, как его малюют, — засмеялся Рукавицын и, обратясь к Тусу, шутливо крикнул — Ну, а насчет птицы есть у вас сказки?

— Есть, есть, — оживился тот, — Когда люди жили на юге, был там дворец богини Томам, он там и сейчас стоит на самой высокой горе. Вот, когда все бежали от людоедов сюда, то и здесь Томам не забыла людей. Там, далеко, каждую весну выходит Томам на высокую скалу, свешивается над седым Енисеем и трясет белоснежными рукавами. Из рукавов снежинками сыплется пух. Из этого пуха рождаются разные птицы и, радуясь жизни, с криком и шумом летят на мертвый север будить землю. Видят их люди и радуются вечному солнцу и доброй богине Томам…

Сказка была красива своей бесхитростностью, но от нее стало грустно. Все замолчали и задумались. Грибов, тряхнув головой, произнес громко и звучно:

— Так будет и у нас! Только не богиня Томам, а мы силой революционной воли и науки создадим свои крылатые фаланги, и полетят они так же будить нашу мертвую землю!

От этих слов стало радостно, и старая боевая песня сама полилась по раздолью гигантской реки:

X

Прошло еще несколько дней, и флотилия, словно догоняя весну, двигалась следом за ней к холодному северу. Обогнув Толстый нос, путники прошли мимо Бреховских островов и около 15 июня вплыли в устье реки Гольчихи.

Здесь нужно было ждать Орлова с плотами из бревен и досок. Он вез на них также запасы железа, гвоздей, проволоку и все то, что не смогло поместиться на перегруженных до-отказа лодках. В ожидании его приезда будущая колония устроила, по примеру туземцев, летнее становище на правом берегу реки, подальше от селенья Гольчихи.

Лодки были наполовину подтянуты на отмель и привязаны к вбитым кольям, а в десяти шагах от них, на обсохшем холме, было поставлено четыре самоедских чума из двойных оленьих шкур. Морские приливы не заливали этой отмели и здесь было удобно наблюдать за движением судов по Енисею. Около чумов весело запылал огонь, и в котелках, шипя и посвистывая на разные лады, кипела и варилась всякая снедь и чай.

— Походная кухня работает, — с гордостью заявила Анна Ивановна, а Тус — великолепный истопник.

— Кстати, — заметил Грибов, — как нам быть с Тусом?

— Куда ему торопиться, — сказал Рукавицын, — вот скоро поедут самоеды на ярмарку, он с ними и отправится.

— Нет, — флегматично заявил енисеец.

— Ну, а куда же ты денешься? Старик лукаво улыбнулся и сказал:

— Хлеб есть, рыба есть, табак есть — зачем итти?

— Он хочет с нами остаться, — засмеялся Успенский.

— Да, да! — закивал головой Тус.

Все вопросительно посмотрели на Грибова.

— Пусть остается, — проговорил тот, — но я боюсь, что он не сможет подчиниться нашей дисциплине.

— Сможет, — возразил Рукавицын, — я беру его под свою команду, я знаю, как нам сговориться.

Тус был оставлен к величайшему удовольствию детей, с которыми он очень дружил. После обеда он громко отрыгнул в знак вежливости, показывая, что сыт, и пошел спать в лодку.

— Есть русские господа хорошие, — сказал он довольным тоном, — поселенцы худо, хайлаки все: бабу возьмут, бьют, резать могут. Наш народ не любит русский хайлак. А вы мирные, и я мирный. Нам жить хорошо будет.

— А почему мы хорошие? — спросил Рукавицын. Енисеец ощерился улыбкой.

— У вас все есть: лодки есть, сети есть, ружья есть, пища есть, деньги есть, бабы есть… Все есть, воровать ничего не будете…

Все расхохотались.

— А ты воровать будешь? — сказал, смеясь,

Рукавицын и, нахмурясь, добавил — смотри, не воруй и языком зря с чужими не болтай.

— Зачем воровать, — добродушно заметил Тус, пищу даешь, баб не надо, — стара стала, а язык проглотить можно. Работать буду, рыбу ловить, порсу сделаю. Я все умею.

И старик важно и самодовольно уместился на лодке, раскуривая трубку.

— Они совсем, как дети, — проговорил Рукавицын.

— Вот этого-то я и боюсь, — заметил Грибов.

— Ничего, — вмешался Успенский, — мы постоянно будем бодрствовать. Здесь все равно, когда ни спать. Разделимся на две смены, будем спать поочереди.

— Правильно, — согласился Грибов, — такой порядок нужно завести на все время.

Они стали распределять очереди, как вдруг услышали крики Туса:

— Эй! эй! Хозяева! Все оглянулись на него.

Тус взял какую-то щепочку с лодки и бросил. Быстрая вода закрутила щепку и пронесла стремительно мимо берега.

— Видели? — торжествующе спросил енисеец.

— Видели, — ответил, недоумевая, Рукавицын, что ж из этого?

Тус показал рукой к устью гольчихи и добавил:

— Плот!

— Молодец! — воскликнул Грибов. — Это верно, а мы и не подумали. Течение довольно быстрое, и Орлов на своих плотах никак не сможет сюда войти.

— Веревкой надо, — радостно продолжал Тус, — собак надо, людей надо. По берегу лямкой тащить.

— Трудно будет, — сказал Рукавицын, — мы разбили свой лагерь в версте от устья. Нужно спуститься.

— Нет, — возразил Грибов, — нам селиться на самом виду нельзя. Так или иначе, а нам придется еще версты на две-три подняться вверх по реке.

— Тогда только остается нанимать народ по зимовьям, — вмешалась Анна Ивановна, — другого выхода нет. У нас сил не хватит.

— Нет, пока что, от них подальше, — ответил Рукавицын, — здесь все одно, как телеграф. Сегодня позовем, а завтра по всей тундре раззвонят. Это у них быстро.

— Подождите, — сказал Грибов, — нас четверо мужчин, да Орлов приедет пятый, да рабочие с ним. Справимся. Даже пятерых только будем считать. Я придумал способ.

Через полчаса все принялись за работу. Расстояние от устья Гольчихи до своего становища они разделили на четыре части и забили стоймя в каждом участке по гладкому круглому бревну.