Секреты и сокровища

И, кроме того, как могу я предстать перед всем Лондоном подобным болваном? Знаменитый Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса, кумира публики всех сословий, в роли подопытного животного, на котором изощренный преступник проверяет свои адские планы? Нет, лучше застрелиться, чем принять на себя ту бурю насмешек, которая последует за моим признанием".

Я отвел глаза от дневника и очнулся. Старина Уильям сидел напротив, погруженный в разбор листочков, Джеффри записывал что-то под его диктовку, позевывая. Уильям поднял голову и встретился со мной взглядом.

— Что-нибудь интересное?

— Ничего особенного, — ответил я по возможности равнодушно, — но ты знаешь — каждая крупица знания о Конан Дойле…

Уильям покивал головой понимающе, и вернулся к своим занятиям. Я же принялся за следующую запись.

"Май, 10, 1893 г.

Итак, пора показать этому зазнайке, что собой представляет дедуктивный метод. Но по порядку: сегодня я получил письмо, в котором Моррис напоминает мне, что я его сообщник по злодеяниям, и в моих интересах не привлекать внимания к его персоне, и продолжать публиковать рассказы о Холмсе. Однако он допустил несколько ошибок.

Во-первых, письмо проштамповано, весьма аккуратно, швейцарским штемпелем. Я навел справки и выяснил, что это почтовое отделение находится в уединенной местности и, по сути, обслуживает один крохотный городок, Меринген. Во-вторых, письмо написано на листе бумаги с неровно отрезанным верхом, что навело меня на подозрение, что это почтовая бумага отеля. В Мерингене, в ущелье близ водопада Райхенбах, есть всего один отель, и очевидно, что именно оттуда Моррис и послал свое письмо. Более того, одна из швейцарских газет, которые я просматривал сегодня, ("Бернер Оберландер"), сообщает о разливе рек Ааре и Райхенбах и о прерванном сообщении с Мерингеном.

Итак, Моррис Артур в ловушке, и послезавтра мы встретимся с ним лицом к лицу".

Мне катастрофически требовалось закурить. Я постарался изобразить на лице максимальное равнодушие и лень, и вышел в курилку (слава Создателю, в Британии все еще есть такое удобство!) Прикончив сигарету в три затяжки, я поспешил к столу, к следующей записи.

"Май, 18, 1893 г.

Я приступаю к рассказу о событиях последней недели со смешанными чувствами. Но по порядку.

Ночным экспрессом я доехал до Дувра и еще до рассвета переправился через Канал. Дальнейшее сообщение было не таким удобным, но звонкая монета оказывала волшебное воздействие, и к вечеру 12 мая я переправился через слегка успокоившийся Райхенбах на лодке какого-то отчаянного местного рыбака. Мост был частично снесен, и бригада швейцарских строителей уже бодро стучала молотками, однако мой Харон уверил меня, что они не управятся раньше, чем через два дня. Кроме того, он гордо утверждал, что никто не осмелится переправляться через реку по такой воде — и содрал за перевоз полновесную гинею.

Я изменил внешность так радикально, что вряд ли кто-нибудь из лондонских друзей узнал бы меня, а узнав, они умерли бы от смеха. Неопрятная седая борода, кожаный картуз и долгополый армяк поверх толстого брюха делали меня похожим на одного из русских нуворишей-купцов, в изобилии встречающихся на европейских курортах. Уже в сумерках я подошел к отелю.

Портье предоставил мне, как он уверил, лучший номер с видом на горы, а затем, поколебавшись, спросил, как будто извиняясь:

— Мистер Конан Дойл?

Невозможно описать моё изумление и досаду. Я постарался скрыть их, и с преувеличенным русским акцентом уверил портье, что он ошибается.

— Жаль, — отвечал портье, — мне оставили для него письмо и сказали, что он должен появиться со дня на день.

Мне пришлось раскрыть свое подлинное имя, и славный малый вручил мне письмо и, вообразите, затрепанный номер «Стрэнда» с моим (или я должен писать — нашим?) первым рассказом. Мой автограф с лихвой заменил ему чаевые, и я позволил себе даже, наклонившись к его уху, шепнуть: "Ни слова больше, я путешествую инкогнито, и нескромность может погубить всё предприятие". Думаю, парень был счастлив, как никогда в жизни.

В номере я нетерпеливо разорвал конверт и прочитал записку — как я и подозревал, от Морриса:

"Мой дорогой друг, поздравляю Вас, Вы достойны своего создания. Я не хотел бы беспокоить обитателей этого мирного отеля нашей бурной беседой, поэтому предлагаю Вам встретиться, наутро после Вашего приезда, на тропинке у водопада. Мне необходимо передать Вам важные документы. Вы можете не опасаться за свою жизнь. О Вашем приезде меня известят мои корреспонденты (благодарю Холмса за идею использовать природную смекалку мальчишек).

Ваш Моррис Артур".

Я провел беспокойную ночь, но под утро уснул и едва не проспал нашу встречу. Утро выдалась необычайно свежим и ясным, и, бодро шагая по тропинке в сторону водопада, я размышлял о странном поведении Морриса. Я пришел к выводу, что он не заинтересован в моей смерти, прекрасно осознавая, что я не выдам его ни при каких обстоятельствах. Но что же он хотел мне сообщить? Этого я не понимал, и нетерпение подгоняло меня.

Вскоре тропа вывела меня к водопаду и пошла вдоль него. Я продвигался с осторожностью: слева была шершавая гранитная стена, а справа — ревущая бездна Райхенбахского водопада. Вскоре, к моему огорчению, я увидел, что тропа окончательно исчезает, в двух десятках ярдов передо мной. Никаких признаков Морриса не было. Я сел, прислонившись спиной к стене, и прождал около получаса. На моих часах было уже около девяти, когда я решил исследовать оставшуюся часть тропы.

Разумеется, мне следовало сделать это раньше! Тропа в этом месте была покрыта мягкой землей, и брызги от водопада постоянно увлажняли ее. Я увидел отчетливую цепочку свежих мужских следов, ведущую в одну сторону. Полный смутных предчувствий, я осторожно дошел до конца тропы. Вдоль края обрыва росли, образуя бордюр, крохотные невзрачные фритиллярии. Там, где заканчивалась цепочка следов, было натоптано, как будто человек переминался с ноги на ногу, а в нежном желтом бордюре зиял грубый разрыв. Край тропы обрывался вниз, и широкие свежие борозды вели в бездну.

Я похолодел, представив себе картину, развернувшуюся на этом месте не более часа назад. Что могло стать причиной падения Морриса в ужасный поток? Растерянно я оглядывался по сторонам, и вдруг заметил у самой стены, на плоском камне, блестящий предмет. Это был серебряный портсигар Морриса.

Я нетерпеливо раскрыл его и увидел сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный так хорошо знакомым мне аккуратным твердым почерком моего секретаря:

"Мой дорогой д-р Конан Дойл! В этот последний час моей жизни хочу сказать Вам несколько добрых слов. Вы — скверный детектив, но недурной писатель, и, к сожалению, хороший врач. Ваши подозрения оказались верны. Я провел полтора месяца в Швейцарии, и, несмотря на фальшивые уверения местных светил, прекрасно понимаю, что мне предстоит. Я видел туберкулезных больных, иссохших, не стоящих на ногах, но продолжающих цепляться за жизнь — благодарю покорно! Я сумел обеспечить жизнь моих родных и любимой женщины (да, да, и у такого циничного чудовища была возлюбленная!), и хочу закончить жизнь, пока она не стала мне отвратительной. Согласитесь, что это мое право, — Вы врач и видели больше моего. Обращаюсь к Вам с предсмертной просьбой. Пусть это смешно, но я честолюбив, и несколько завидовал Вам в последние месяцы. Однако ловушка, в которую я сам себя загнал, осуществляя мои (право, недурные!) планы, не позволила мне просить Вас поставить моё имя рядом с Вашим. Так, по крайней мере, отдайте должное моему криминальному таланту хотя бы в одном из Ваших рассказов. Я верю, что Вы выполните последнюю просьбу искренне любящего Вас