Поп и пришельцы

дбирая за уши ставших игрушечными кроликов – тех бросали в тележку. Неестественная электрическая зелень травы посреди непробудившейся еще природы, растопыренные черные деревья и мириады умирающих кроликов – все это показалось отцу Герману видением Апокалипсиса, и он вспомнил одного своего бывшего сослуживца, еще из прошлой жизни, такого веселенького пессимиста Артемия Сырейщикова, который частенько говаривал: «Босх ничего не придумывал».

Провели молебен о сохранении скота, освятили хозяйство и гараж. Потом состоялся банкет.

Спустя месяц после Пасхи 2230 года явился Драговозов – один, без семьи и шофера, бодрый, существенно более подвижный и разговорчивый. Сказал, что мор прекратился совершенно, и привез для Анны Владимировны шубку.

Постепенно жизнь налаживалась, хотя службы до сих пор иной раз шли в пустом храме или при одном молящемся. То мирилась с отцом Германом, то опять на него обижалась Надежда Соколик. С годами пышные формы Надежды усохли, и она стала строгая и красивая.

Вырос и уехал учиться в Москву сын отца Германа Алеша. Старуха Котофеевна не менялась и по-прежнему коснела в духовном мраке. Большие беспокойства доставлял Стасик Мрыхов. Спустя два года он возрос в худого юношу с тревожными прозрачными глазами. На его подбородке засквозила растительность, которая еще не успев как следует вырасти, уже сделалась неопрятной. Стасика посещали видения, и он вечерами тоскливо скребся к отцу Герману – рассказать. «Не знаю, что и делать, – жаловался отец Герман матушке Анне Владимировне. – Он ведь меня не слушает… Возможно, сие излечивается с помощью брома».

Стафеев женился на стряпухе из рабочей столовой драговозовского хозяйства Алевтине Галкиной.

Дядя Мотях возглавлял атеистическую оппозицию, имевшую штаб-квартирой магазин-«стекляшку». Главным аргументом на протяжении всех этих лет дядя Мотях имел тот, что поп-де осуждает употребление спиртного. «Грех, видите ли! – язвил дядя Мотях. – Грех, значит, – после работы выпить свои законные! Куда ему понять, сам-то не работает, а только кадилом машет. Нет уж, мы сами по себе, а он пусть сам по себе и не пьет».

Кроме того, у отца Германа имелся также ученый оппонент – местный учитель и краевед Иван Петрович Гувыртовский. Он родился в Пояркове, учился в Петербургской Академии Культуры и принципиально поехал работать обратно в Поярково, где и преподавал в течение последующих двадцати пяти лет все предметы начальной школы. После четвертого класса школьники передавались учебным заведениям областного или районного центра. До района ходил автобус, который был то платный, то бесплатный, смотря по эпохе.

Иван Петрович был высок, худ, немного сутулился, носил коричневый мятый пиджак. В быту он был совершенный аскет. От привычки язвительно поджимать губы – а это он делал весьма часто, например, ожидая ответа на вопрос: «Как мы пишем ША, ЩА, ЖИ, ЩИ?» – на его лице образовались специфические складки, которые лишь слегка видоизменялись при попытках Гувыртовского улыбнуться. Вообще это был мрачный