Церон<br />Роман. Том II

На пороге салона появился низкий широкогрудый человек с бычачьей шеей.

— Помните, Педро, дом, откуда мы только что вернулись?

— Да, сеньор.

— Старуха, живущая там… одним словом, Педро, я хочу, чтобы до рассвета эта ведьма перестала жить! Вы меня поняли?

— Да, сеньор!

— Что же вы ждете? ведь время идет!

— Экселенция…

— Да говорите же, Педро. Хотите денег?

— Если экселенция будет так добр?

— На женщин, Педро?

Педро осклабился в ответ.

— Я думаю, что эта сумма удовлетворит даже и самую требовательную сеньориту. Скорей же берите и сейчас же на работу. Понял?!

Педро поцеловал руку, протянувшую ему банкноты и, крадучись, бесшумно исчез.

Штерн, зевая, направился в спальню. Перед трюмо он медленно разделся. Глядясь в зеркало, он напряг грудь, пощупал свои мускулы, похлопал по бедрам и, подмигнув сам себе, сказал:

— Есть еще в нас, что любить! — и лег в кровать.

Через минуту он спал глубоким сном. Когда Штерн проснулся, часы на ночном столике показывали десять. Настроение у него было приподнятое.

Не одеваясь, он подошел к окну. Вдоль улицы двойными шпалерами стояли войска, посредине улицы разъезжали всадники. Солдаты, держа ружья «на изготовку», не спускали зорких глаз с окон домов. Дома казались обезлюдевшими, никого в окнах, никого на балконах, только всюду на каждом шагу развевающиеся флаги, а во многих окнах портреты Штерна. К одиннадцати Штерн закончил свой туалет. До выезда на торжества осталось несколько минут. Ожидая, когда стрелка часов покажет четверть двенадцатого, он начал гулять по комнатам. Проходя через кабинет, его взгляд упал на этажерку с бюстами. Их было много. Всех, кого отметила история, он собрал здесь. Отдельно от других стояли бюсты Бонапарта, хана Тамерлана и его. Несколько мгновений он задумчиво смотрел на них. Затем решительным движением руки из этой тройки, отстраня Наполеона, произнес:

— Неудачникам здесь не место! — и, приветливо махнув рукой бюсту Тамерлана и своему, он направился в холл.

В холле ждали его шеф кабинета и секретари с ворохом телеграмм.

— От всех?

— Все прислали, экселенция.

— А эскадра?

Несколько услужливых рук быстро извлекли интересующую Штерна телеграмму. Ее стиль и тон понравились Штерну. «Из Мартини, пожалуй, еще будет толк», — подумал он. Надев цилиндр и взяв в руки перчатки, Штерн вышел на крыльцо. Его взгляд любовно остановился на стоявшем у подъезда белоснежном лимузине. По изящной линии машины никому бы в голову не могло прийти, что сделана она из лучшей панцирной стали; ее стекла также не могла бы пробить ни одна пуля. Внутри был столик красного де-рева, на нем стояли в хрустальной вазе цветы, рядом с ними в атласном футляре лежала его речь. С сиденья шофер не был виден, его скрывала от глаз Штерна шелковая занавеска. Удобно сев, Штерн нажал кнопку. Лимузин в тот же миг плавно тронулся и поплыл между шпалерами войск. Громкоговорители объявили об этом событии миллионам, высыпавшим на улицу, чтобы лицезреть зрелище. Штерн, раскрыв конспект своей речи, углубился в него, а мягкий голос спикера сообщал ему, что происходит по пути его следования. Когда лимузин въехал на площадь, он уже сам услышал крики миллионов, а когда лимузин начал подыматься на помост, где ждал Штерна весь цвет федерации и все послы, толпа заревела в диком экстазе. Штерну вдруг стало жарко, он немедленно легким движением ноги включил вентиляторы, — струя свежего воздуха, ударяя прямо в лицо, приятно холодила. Штерн посмотрел в окно: слева под ним гудела толпа, а справа возвышался памятник. Когда автомобиль въехал на площадку, Штерн снова почувствовал, что ему жарко. «Все-таки панцирь имеет и свой недостаток», — подумал он.

Автомобиль стал, прошло несколько мгновений, но ни одна услужливая рука не распахивала дверцы. Штерн, сняв перчатку, взялся за ручку двери, но быстро с легким криком ее отдернул, — она была накалена. Он отдернул занавеску, скрывавшую от него шофера, тот, с искаженным от ужаса лицом, тщетно старался разбить окна. Лимузин начал наполняться дымом. Тлело сиденье, тлела обшивка, загорелся столик. Было нестерпимо душно и жарко, жарко. Вдруг вентилятор перестал работать. Штерн начал задыхаться и потерял сознание. Обморок был короток. От нестерпимой боли он быстро пришел в себя. Тлели подошвы, горела одежда. Вместо шофера сидела Нана и грозила ему пальцем. Штерн перестал чувствовать. Начало обугливаться его тело; он сошел с ума.

XVII

Когда эстрада рухнула и погребла под собой остатки лимузина, Орлицкий провел невидимой струей снизу вверх по полотнищам памятника. Запылав, полотнища упали, и бронзовый гигант предстал во весь свой рост. У ног памятника догорал костер. Народ, войска, дипломаты, пожарные в диком ужасе спешили оставить площадь. На краю площади толпа, прижимаясь к фасадам домов, задержалась. В ней любопытство победило страх. Фасады домов ожили; окна и балконы наполнились людьми, каждый ждал, что будет дальше. Авангард толпы, нарастая, катился дальше в пригороды, сея всюду панику и ужас. На устах у всех была та же фраза: «Штерн убит!» Орлицкий выпрямился, ему казалось, что ноги налились свинцом, ему хотелось одного — спать. Но мозг сверлила мысль: «А если придут сейчас?» — Делая над собой сверхчеловеческое усилие, Орлицкий снял трубку и вызвал Жана.

— Что с вами? — послышался тревожный голос Жана.

— Скорее!

Несмотря на все усилия Орлицкого, сон уже овладевал им. Вбежал Жан.

— Что снаружи, Жан? Забыли обо мне? Можно мне спать?

— Мне детективы только что рассказали, что войска перемешались с толпой, полиция исчезла, начинаются убийства и погромы магазинов. Народ раскладывает костры, чтобы тем же способом — огнем уничтожить всех агентов Штерна.

— Жан! вызовите радиостанцию и повторяйте мои слова. Скорее, Жан.

Старик быстро придвинул телефон к кушетке и сел рядом с Орлицким.

— Здесь кабинет правителя государства, пусть к аппарату подойдет директор, — произнес Орлицкий еле слышным шепотом.

Как эхо, голосом, исключающим сомнение, повторил эти слова Жан. В трубку он услышал, как настала беготня, потом переключение телефона, пока в аппарате не послышался перепуганный голос:

— Директор у телефона, экселенция.

Жан улыбнулся, он начал входить в роль и суровым голосом продолжал говорить то, что ему шептал Орлицкий:

— Записывайте, — опять беготня, шелест бумаги и тот же перепуганный голос заявил, что он готов.

— По воле трагически погибшего правителя Цезаря Штерна его наследником является капитан О'Генри. Так как он находится в отпуске за границей, то совет министров постановил на своем сегодняшнем экстренном заседании возложить до возвращения экселенции О'Генри выполнение этих обязанностей на адмирала Мартини.

Жан оглянулся — Орлицкий спал.

— Следует подпись, — произнес мрачно Жан.

— Кого, экселенция?

— Всех членов совета министров.

— Слушаюсь, экселенция!

— Повторите текст, — сказал Жан.

Директор повторил.

— Когда вы приступите к эмиссии?

— Через две минуты.

— Получив подтверждение от адмирала в приеме телеграммы и уведомление, что он вступил в должность, весь материал вы должны немедленно передать всем редакциям. Поняли?

— Понял, экселенция.

— Не забудьте, что министры не разойдутся, пока не появятся экстренные издания. Вы понимаете, что вас ждет, если не выполните точно поручение?

— Чересчур хорошо, экселенция.

Директор вытер пот, выступивший у него на лбу, и бросился на эмиссионную станцию. «Сдох! — думал он про Штерна, — а даже мертвый порядочным людям не дает жить». Директору повезло, ему удалось быстро установить связь с эскадрой.

Жан перенес Орлицкого на кровать, раздел его и сел у изголовья. Изредка он выходил на балкон. С балкона было видно, как, взобравшись на пьедестал памятника, ораторы кричали что-то толпе, но безуспешно. Толпу интересовали лишь обгоревшие остатки лимузина и помоста. Каждый пытался из пожарища унести что-либо на счастье. Попытка жандармов увезти остатки лимузина пропала, а попытка их разогнать палашами толпу кончилась тем, что кони без всадников под улюлюканье толпы разлетелись по городу. Толпа чувствовала, что она хозяин положения.