Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

Они закончили, открыли глаза, огляделись вокруг с то ли смущенным, то ли презрительным видом. Кит поклонился, одобряющий и восхищенный. Эдна чуть улыбнулась. И на моем лице появилась улыбка, которую не сдержать, когда ты без меры тронут и без меры доволен. Льюис и Энн пели выше всяких похвал.

Алекс перевел дух, огляделся, кто в каком состоянии, и включил автобар; тот принялся с гудением крошить лед. Никаких аплодисментов, только благодарный шум — люди кивали, комментировали, шептались. Реджина Абофлавиа подошла что-то сказать Льюису, я пытался расслышать что, и тут Алекс въехал бокалом мне в бровь. — Простите ради Бога.

Я перехватил портфель в другую руку и с улыбкой взял бокал. Когда сенатор Абофлавиа отходила от пары Певцов, те держались за руки и чуть застенчиво смотрели друг на друга. Потом снова сели.

Компания разбилась на отдельные группы и, беседуя, разбрелась по садам и рощам. Над головой тучи цвета старой замши то прикрывали, то открывали луну.

Некоторое время я постоял среди деревьев, прислушиваясь к музыке — двухчастному канону Лассо, запрограммированному для аудиогенераторов. Помнится, на неделе я читал в одном из популярных журналов, что только такой подход позволяет современным музыкантам преодолеть барьер отчуждения, внушаемого пятью столетиями ритма. Мода на такую музыку протянет, пожалуй, еще недели две. Деревья окружали бассейн в скале. Воды в нем не было; под пластиковым дном далекие огни нанизывались и сплетались в играющее разными цветами переменчивое сияние.

— Прошу прощения…

Я обернулся и увидел Алексиса. На этот раз он был без бокалов и не знал, куда деть руки. Он нервничал.

— …но ваш юный друг говорил, что у вас есть нечто, возможно, небезынтересное для меня.

Я стал поднимать портфель, но Алекс, оторвав руку от уха (ее будто приводным ремнем водило то к волосам, то к воротнику), жестом остановил меня. Ну и нувориш!

— Не беспокойтесь. Пока мне не нужно это видеть. Да, пожалуй, не стоит. Естественно, я заинтересован в том, чем вы располагаете, если, конечно, оно соответствует описаниям Кита. Не исключено, однако, что один из моих гостей заинтересован еще более.

Звучит странно.

— Звучит странно, — констатировал Алексис, — но, на мой взгляд, могло бы вас заинтересовать — хотя бы с точки зрения возможной оплаты. Цена, которую мог бы предложить я, рядовой чудак-коллекционер, соответствовала бы пользе, которую я бы мог извлечь из этих причудливых жанровых картинок, а подобное приобретение заставило бы меня резко сократить круг общения.

Я кивнул.

— Мой гость, однако, нашел бы им гораздо более широкое применение.

— Вы можете его назвать?

— В завершение беседы с Китом я поинтересовался, кто вы, а это, как он меня убедил, граничило с грубой бестактностью. Открыть вам имя моего гостя было бы такой же бестактностью. — Он улыбнулся. — Но бестактность — лучший компонент топлива, что движет общественный механизм, мистер Гарви Кэдуолитер-Эриксон… — он многозначительно улыбнулся.

Гарви Кэдуолитером-Эриксоном я никогда не был; что ж, зато Кит всегда был изобретательным ребенком. И второе, что пришло в голову: Кэдуолитеры-Эриксо-ны — это вольфрамовые короли из Титиса на Тритоне. Кит продемонстрировал не только изобретательность, но и именно такой блеск, какой ему неизменно приписывали все журналы и газеты.

— Я надеюсь, что вы допустите вторую бестактность и скажете мне, кто же этот таинственный гость…

Алекс заулыбался, как кот, проглотивший канарейку: — Хорошо. Кит согласился со мной, что «Кит» не только мог бы заинтересоваться, но и безусловно заинтересован в том, что у вас здесь, — он показал на портфель.

Я нахмурился. Промелькнула масса мыслишек, которые мне еще предстояло додумать в надлежащее время.

— «Кит» — это кличка?

Алекс кивнул.

Пожалуй, не так я и сердился.

— Вы не пришлете сюда на минутку нашего юного друга?

— Как хотите.

Не прошло и минуты, как Кит поднялся на скалы и пошел, улыбаясь, мимо деревьев. Не увидев ответной улыбки, он остановился.

— Слушай, Кит… — замялся я. Он поднял голову.

Я почесал подбородок.

— Кит, ты знаешь о департаменте полиции, который называют Спецслужбами?

— Слышал о них.

— Они вдруг очень мной заинтересовались.

— Ну и ну! — сказал он с неподдельным удивлением. — Говорят, они много что могут.

Я снова замялся.

— Да, — воскликнул Кит, — здесь сейчас мой тезка, знаешь?!

— Алекса не проведешь. Как ты думаешь, зачем он здесь?

— Вероятно, старается о чем-то договориться с Абофлавиа. Она завтра начинает расследование.

Я вновь вернулся к тому, о чем задумывался раньше.

— Ты знаешь некую Мод Хайнкл?

Его изумленный взгляд недвусмысленно ответил «нет».

— Она представилась как один из руководителей таинственной организации, о которой я говорил.

— И что с того?

— Наша деловая встреча в начале сегодняшнего вечера завершилась ее мини-проповедью о китах и вертолетах. Затем — случайная встреча с тобой, которую я посчитал пустяковым совпадением. Но теперь я обнаруживаю, что этот вечер многократно подтверждает то, на что она намекала. — Я покачал головой. — Кит, меня внезапно швырнули в бредовый мир, где у стен есть не только уши, но и длинные когтистые пальцы. Кто-то рядом со мной — да ты хотя бы — может оказаться шпионом. Я подозреваю, что каждая решетка водостока или окно второго этажа скрывает бинокли, пистолеты-пулеметы или что-нибудь похуже. И мне не дано понять, как эти коварные силы, какими бы всепроникающими и вездесущими они ни были, внушили тебе завлечь меня в эту запутанную и дьявольскую…

— Перестань, — он откинул волосы со лба. — Я тебя не завлекал.

— Может быть, завлекал не сознательно, но у Спецслужб есть голограммное хранение информации, а методы их коварны и жестоки…

— Да перестань же, — и новые твердые корочки стали появляться у него на теле. — Что ты думаешь, я мог бы… — Тут он понял, насколько я испуган. — Пойми, ведь «Кит» — не начинающий карманник. Мир, в котором он живет, точно такой же, как твой мир сейчас, но он живет в своем мире все время. Если он здесь, то не сомневайся, его людей — глаз, и ушей, и пальцев — здесь не меньше, чем людей Мод Хикенлупер.

— Хайнкл.

— Так или иначе, это палка о двух концах. Ни один Певец не станет… Да ты что, в самом деле думаешь, что я мог бы…

И хотя я знал, что эти твердые корочки — это короста над язвами, я сказал: — Да.

— Однажды ты меня выручил, и я…

— Я прибавил тебе рубцов, и только. Короста слетела.

— Кит, — сказал я, — дай мне взглянуть.

Он вздохнул и стал расстегивать латунные пуговицы. Полы куртки опустились. Сияние окрашивало живот в блеклые переливчатые цвета. Я чувствовал, что мое лицо исказилось. Я не хотел отворачиваться и взамен тяжело вздохнул, что было не лучше.

Он поднял глаза: — Их куда больше, чем в твой последний приезд, да?

— Ты себя убиваешь, Кит. — Он пожал плечами. — Я даже не знаю, какие из них появились по моей вине.

Он стал указывать.

— Ты делаешь успехи, — сказал я излишне резко. Он раза три вздохнул, ему становилось все более не по себе, и я увидел, как он потянулся к нижней пуговице.

— Малыш, — я старался не выдать голосом отчаяния, — отчего это с тобой? — И перестал сдерживаться. Ничто не внушает большего отчаяния, чем безжизненный голос.

Он пожал плечами, увидел, что не этого я жду, и на мгновение в зеленых глазах вспыхнул гнев; я и не этого ждал. И он сказал:

— Знаешь… Ты касаешься человека — мягко, нежно, может быть, даже с любовью. Ну и, мне кажется, какое-то количество информации начинает подниматься в мозг, а там нечто интерпретирует ее как удовольствие. Может быть, это нечто здесь, в моей голове, интерпретирует такую информацию совершенно неверно…

Я покачал головой: — Ты Певец. Конечно, от Певцов ждут всяких странностей, но…

Теперь головой покачал он, уже не сдерживая гнева. И я увидел, как изо всех этих язв, искажавших болью то, что было его лицом, движется что-то, требующее выражения, — и исчезает, так и не став словом. Он снова взглянул на раны, охватившие его худое тело.