Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

Генри остановился, вяло ухмыльнулся: — Да-а…

— Согласен, у вас могут быть свои проблемы, и нам, кто постарше, их не понять, но ведь должна быть хоть какая-то ответственность… — он заметил, что Генри остановился перед дверью с табличкой «Для мужчин». — Что ж, ладно, — широко улыбнулся бизнесмен. — Рад был познакомиться, Генри. В этих чертовых перелетах всегда приятно встретить человека, с которым стоит поболтать. Пока.

Через десять минут из той же двери вышел Гилрой К. Эвентайд, рост шесть футов ровно (один из надставных каблуков треснул, и я спрятал оба под гору бумажных полотенец), шатен (даже мой парикмахер не знает, какой я масти на самом деле), весь из себя шустрый и современный и выряженный по моде — в изысканно дурном вкусе, — в общем, тип, с которым бизнесмен и заговаривать бы не стал. Он сел в порту на рейсовый вертолет до Пан Америкэн (Ну. Точно. Выпил.), вышел на Центральном Вокзале и зашагал по Сорок второй к Восьмой авеню со множеством чужих вещей в портфеле.

Вечер — это скульптуры из света.

Я перешел пластиплексовую мостовую Бродвея — Великий Белый Путь, и верно, заливал светом по горло, и, надо думать, поэтому лица выглядели такими таинственными, — обогнул толпы у эскалаторов подземки и под-подземки, и под-под-под… (в восемнадцать, выйдя из тюрьмы, я с неделю ошивался здесь, потаскивая у прохожих, но деликатно, так деликатно, что никто и не понял, что его обчищают), пробрался через стайку хихикающих и жующих школьниц; в волосах у них мерцали огни, и так они смущались своих прозрачных пластиковых блузок, запрет на которые только что сняли (помнится, ватную — не путать с потной — грудь придумали в семнадцатом веке), что я и уставился с пониманием; девицы захихикали еще пуще. Бог ты мой, я-то в их годы вкалывал на занюханной молочной ферме и о большем не думал.

Опоясавшая пирамиду «Коммьюникэйшн, Инк.» лента световых новостей объяснила на бейсик инглиш [32], каким образом сенатор Ре джина Абофлавиа собирается начать расследование организованной преступности в Нью-Йорке. До чего я был счастлив, что не организован, и сказать не могу.

У Девятой авеню я внес портфель в переполненный бар. Когда я в последний раз был в Нью-Йорке, проездом, пару лет назад, тут, бывало, околачивался один тип, подлинный талант — он помог мне избавиться от вещей, которые не были моими, без особого риска, с прибылью и быстро. Я понятия не имел, удастся ли его найти сейчас. Я протиснулся сквозь кучу любителей пива. Толкались тут и какие-то богатые старушенции в сопровождении то ли слуг, то ли поклонников, одетые по последней прошлогодней моде. Не люблю я таких мест. Здесь те, кто моложе меня, либо на игле, либо придурки, а у тех, кто постарше, одно на уме — побольше бы пришло тех, кто помоложе. Я пробился к бару и попробовал привлечь внимание одного из малых в белых куртках.

Шум за спиной смолк; я оглянулся.

Она была в облегающем платье, застегнутом на шее и запястьях громадными латунными булавками (бездна вкуса, предел, да и только); левая рука обнажена, правая прикрыта винного цвета шифоном. Она разбиралась в этом куда лучше меня, да только такая вызывающая демонстрация своей утонченности совершенно не к месту в месте вроде этого бара.

Она указала на запястье; ноготь цвета крови коснулся оправленной в латунь желто-оранжевой вставки браслета. — Знаете, что это, мистер Элдрич? — спросила она, и сразу же вуаль на ее лице стала прозрачной: глаза оказались льдистыми, брови черными.

Три мысли: (1) Она — светская дама; по прилету с Беллоны я читал в «Дельте» об «исчезающей» ткани, цвет и прозрачность которой можно регулировать с помощью самоцвета на запястье. (2) В последний раз, когда я был здесь проездом, в качестве юного Гарри Кэлэмайна Элдрича, я не совершил ничего слишком противозаконного (хотя всего не упомнишь), так что вряд ли меня могут засадить в кутузку за что-то большее, чем за месячное пребывание под этим именем. (3) Камень, на который она указала…

— Яшма? — спросил я.

Она ждала, что я скажу еще; я ждал, что она даст мне повод притвориться, что я знаю, чего ждет она (в тюрьме моим любимым автором был Генри Джеймс, я не шучу).

— Яшма, — подтвердила она.

— Яшма… — я снова придал слову тот оттенок двусмысленности, который она пыталась отбросить.

— …Яшма, — но она уже заколебалась, подозревая, что я подозреваю, что ее осведомленность — из мутноватого источника.

— Ладно, яшма. — Но по ее лицу я понял, что выражение моего лица окончательно убедило ее: я знаю, что она знает, что я знаю.

— Так за кого вы меня приняли, мадам? «Яшма» была Словом этого месяца.

Яшма — это пароль, код, знак, который Певцы Городов (в прошлом месяце божественное безумие пело в них «Опал», и на Марсе я услышал Слово и трижды воспользовался им, им и даром имитатора, чтобы закрепить обладание тем, что было моим не вполне законно; и даже там я думал о Певцах и их ранах) передают живым словом, передают тому свободному и вороватому братству, в которое я (под различными именами) вхожу последние девять лет. Слово обновляется каждые тридцать дней, и в считанные часы его узнаёт каждый брат во всех шести мирах и мирках. Его промычит какой-нибудь вдрызг пьяный ублюдок, выпадая тебе в руки из темного подъезда; его произнесут свистящим шепотом, когда ты проходишь тенистой аллеей; оно нацарапано каракулями на клочке бумаги, что втиснет тебе в руку один из помоечных, слишком поспешно теряющийся в толпе. И в этом месяце оно — Яшма.

Вот некоторые варианты перевода:

«Помоги!»

или

«Мне нужна помощь!»

или

«Могу помочь!»

или

«За тобой следят!»

или

«Сейчас слежки нет — ходу!»

Тонкость синтаксиса: если Слово употреблено правильно, то не придется дважды думать о том, что именно оно значит в данной ситуации. Тонкость употребления: не доверяй никому, кто пользуется им неправильно.

Я ждал, когда она кончит ждать.

Она раскрыла передо мной бумажник. «Начальник Департамента Спецслужб», — прочла она, не глядя, надпись под серебряным значком.

— Ловко это у вас, Мод… — сказал я и сдвинул брови. — Хайнкл?

— Точно.

— Я знаю, Мод, что вы не собираетесь мне верить. Похоже, вы из тех женщин, кто терпеть не может ошибаться. Но моя фамилия — Эвентайд, не Элдрич. Гарольд К. Эвентайд. И разве не лучше для всего и вся, что сегодня вечером Слово сменится? (Дело пройденное, Слово для полиции — не великая тайна. И все же попадались полицейские, которые оставались в неведении вплоть до недели после смены Слова.)

— Ладно, пусть Гарольд. Я хочу с вами потолковать.

Я приподнял бровь.

Она подняла ладонь: — Слушайте, если хотите, я готова вас хоть Генриеттой звать, только выслушайте.

— О чем вы хотите потолковать?

— О преступности, мистер?..

— Эвентайд. Я собираюсь называть вас Мод, так что и вы можете называть меня Гарольд. Это действительно мое имя.

Мод улыбнулась. Она была немолода, пожалуй, заметно старше моего попутчика-бизнесмена, но куда лучше него пользовалась косметикой.

— Вероятно, я разбираюсь в преступности побольше вашего, — сказала она. — Не удивлюсь, если вы даже не знаете, что в Департаменте полиции есть мой отдел. Вы слыхали что-нибудь о Спецслужбах?

— Это верно, я и не слышал о них.

— Последние семь лет вам удавалось довольно успешно уходить от Службы порядка.

— Послушайте, Мод…

— Спецслужба работает с теми, чья противозаконная деятельность внезапно резко активизируется… достаточно резко, чтобы у нас замигали сигнальные лампочки.

— Надеюсь, я не натворил ничего настолько ужасного, что…

— Мы не смотрим, что вы там творите, за нас это делает компьютер. Мы только следим за первой производной графика с вашим номером. В вашем случае кривая резко пошла вверх.

— Да что вы говорите…

— Наш департамент — самый эффективный в полиции. Хотите, считайте это хвастовством, хотите — просто информацией.