Последняя легенда Анкаианы

Но Алик так и не успел назвать его, чтобы запомнить - все ушло, провалилось за грань, растаяло, подобно воде, пролившейся между камнями, оставив лишь впечатление, полустертую схему, которая заставляет внезапно вспоминать лишь однажды увиденные картины и однажды услышанные слова при вторичном их явлении и, изредка - путем спонтанных ассоциаций.

Алик ушел с берега еще более озадаченный этой внезапно возникшей ясностью того, что он не умел назвать. Он шел по дороге и память, иная, привнесенная только что память подсказывала ему о чем-то, что оно правильно. Алик подумал о сходстве со сном, только еще не понял с каким хорошим или дурным.

Кэсси слышала, как соловей замолчал и вслед за этим в дверь даже не постучали - ее настойчиво потрогали. Дверь поскрипела. Если б Кэсси спала, даже если б она увлеченно читала, этим звукам невозможно было бы достигнуть ее ушей, но она сидела, закрыв дверь и ставни и напряженно вслушиваясь в ночь.

- Кто? - спросила она тихо, уже зная ответ.

- Я. Хотел поблагодарить тебя, - начал он так, словно это объясняло все на свете, а продолжил, наоборот, тоном, выражающим помимо восхищения еще много невысказанных вопросов, - за то, что ты создала то, что только условно и только в документах правильно будет называть экспозицией. Ты отдала этому слишком много, ничего не оставив на загадку и для себя. Женщина не должна настолько любить работу - у нее не останется сил на жизнь. Ты сказала то, что я долгое время видел, только заглядывая в свою память. Ты отдала слишком много, чтобы справедливо было оценить это в стандартный гонорар... я ведь каждому исполнил по желанию. Осталась ты.

- Алик, когда я в здравом уме, мне страшно. И даже когда ты меня успокаиваешь, я знаю, что лучше мне не говорить с тобой. Спасибо за добрые слова, но я тебя не впущу. Пожалуйста, уходи. Прости, но ты - вестник смерти.

За дверью долго молчали.

- Алик, я про вас много знаю, - начала Кэсси, задыхаясь от смелости и особенно, от усилий, которых ей стоило адекватно оценивать ситуацию, - ты пришел, потому что... скоро не сможешь жить, как прежде. Ты не сможешь питаться никем другим, если будешь помнить одного человека. Я не хочу быть им. Уходи. Это и есть мое желание.

Никто не ответил.

Никто не отвечал долго, пока вдруг под окном не попросили:

- Не думай обо мне плохо. Я понял и ухожу.

Так прошло около часа, и Кэсси, переставшая чувствовать присутствие, облегченно выдохнула, прошептав, словно убеждая себя на прощание, что ее услышат.

- Аланкрес...

Из коридора медленно, без своей обычной внезапности вошел Алик и плавно опустился перед ней на ковер, приняв странную по композиции, но изящную позу.

- Я здесь.

Кэсси почувствовала, что ее трясет.

- Как ты вошел?

- Коридором.

- Так быстро?

- Так он маленький. А я только хотел уйти. Мне было совсем в другую сторону, к красивым дверям, но за одной из них я услышал свое имя и вошел. Я не знал, что у него такие свойства.

- Нет. Что-то у тебя внутри позволило ему стать таким. Что?

Алик выглядел озадаченным.

- Я не знаю, что у меня внутри. Все, что ты видишь и принимаешь, как приятный тебе образ, есть оболочка. Впрочем, я не в праве упрекать тебя за такое истолкование. Моя власть, есть моя власть. Но ничего в мире не бывает навсегда, и время превратит события в набор тусклых картинок. А чем раньше я вас покину, тем быстрее это произойдет.

Кэсси закрыла глаза. От этих резковатых слов в душе замоталась, как бестолковая чайка в волнах, унылая горечь. Минуту назад она этого хотела и была благодарна Алику за понимание насущных проблем, но какая-то сумасшедшая часть ее сталкерского сознания (наверное, сродни той, что заставляла Алика бесцельно слоняться по берегу) жалела, что так и не смола разгадать его тайну и не сможет больше прикоснуться к этой тайне никогда.

- Я не об этом...- вздохнула она и ворчливо продолжила, - Кстати, раз уж у тебя с самого начала было честное намерение оставить меня в покое, мог бы с самого начала не портить мне личной жизни. Ведь это все было... это ты был в сознании Генриха, когда он решил, что я ему понравилась, ведь так?

Его чувства были небезупречны, - объяснил Алик. - Когда соблазняешь девушку, надо думать о ней, а не о том, о чем думал он. Вот я за него о тебе и подумал.

- Хорошо подумал, - саркастически скривилась Кэсси. - Он даже не все помнит. Я долго не могла понять, почему он ко мне так странно относится, но пообщавшись с тобой подольше, поняла, что дело вовсе не в нем. Ты говорил, что мы возвращаем тебе твою молодость. Но при этом ты, как типичный вампир, ни во что не ставишь людей. Ты использовал его тело...

Пока она говорила, взгляд, то насмешливый, то восхищенный, не отрывался от ее лица.

- А тебя это задевает? Используй я свое, ты бы меня не упрекнула. Просто не смогла бы. Оно менее безопасно. Ты даже не знаешь, до которого момента я бы мог соблюдать твои интересы.

- Ну спасибо... Я просила тебя уйти.

- А я и уходил. Я шел по Коридору. В другую сторону. А пришел сюда.

- Уходи по улице. Оно надежнее. Я догадываюсь, что привело тебя в другую сторону - ты извращенец.

- Мы все извращенцы. Но мы никого не заставляем скрывать свою душу. И эгоизм нашей любви все же менее страшен, чем эгоизм человеческой. Люди пытаются превратить возлюбленного в то, что они хотели бы видеть. А вампиры превращаются сами.

- Чтобы насладиться.

- Естественно, - Алик поднял бровь, - Исключительная плата за исключительное удовольствие. Кэсси, а ты уверена, что Аланкрес - это я? Не хотел ли я просто превратиться в тайную любовь твоей жизни? Чтобы потом насладиться так, как только немногие из нас изредка могут себе позволить?

Кэсси встала открыть окно. Ворвавшийся ветер громко шевелил бумаги на столе. Штормовой порыв сбросил часть на пол, а часть взметнул в воздух, с усилием, словно ему непременно надо было сегодня побеспокоить как можно больше вещей. Алик не двигался, если не считать широко раскрытых живых и горящих азартом глаз.

Синие тени резали его черты, словно бы не заполняя положенную им форму, а жесткими штрихами ложась поверх агатово-серой кожи. Кэсси заметила на ней несколько свежезатянувшихся ран, которых прежде не было, и подумала, что общаться с этим созданием, как с человеком, все же, большая ошибка. Но иначе не получалось.

- А я обломаю тебе весь кайф, и не буду из-за этого переживать, угрюмо сказала она и отвернулась.

- Правильно, - теперь тон у Алика был усталый. - Кем бы я не был раньше, я попался в тот момент, когда решил побыть твоим любовником. Ведь все твое окружение, претендовавшее на эту роль знало только, что такое власть. А мы, говорит Элис, знаем, что такое грех... - Алик оперся на локоть и мгновенно собрал разбросанные по полу бумажки, бросил их на диван и плавно сменил тему, - Впрочем, тому, что знаю я, определение может подобрать лишь кто-то из вас, обученных сути слов, которые я знаю, но не чувствую. Мы верили в реальность только одного мира - мира собственных впечатлений, и только ему придавали значение. Если ты почувствовал то, что не пережил, значит, ты это пережил. И это как раз то, что можно унести с собой за Ворота Смерти. И если ты два разных человека делают одно и то же, это не значит, что они унесут с собой одно и то же ощущение, потому что для одного это может значить совсем не то, что для другого. Если ты, допустим, поднимаешься в гору, чтобы увидеть город в розовой дымке заката, то с тобой навсегда остается только эта дымка, а не те усилия, которые ты затратила на подъем. А если рядом с тобой шел тот, кого заботила тяжесть подъема, и кто, пока ты смотришь на закат, пытается понять, стоит ли он затраченных усилий, то сомнения и сожаления тоже остаются с ним после смерти. И если человек, доверяющий мне свою смерть, не испытывает дискомфорта, то это не становится для меня грузом на моей душе... Смерть есть всего лишь преображение.