Ночной огонь

«Вынужден с вами не согласиться, — сказал Мэйхак. — Ваши опасения преувеличены. Конечно, путешественнику приходится терпеть неприятности ради того, чтобы увидеть что-то интересное, узнать что-то новое. Это общеизвестно. Но хорошее или, по меньшей мере, удовлетворительное обслуживание встречается гораздо чаще отвратительного, и найти его не так уж сложно. Достаточно советоваться с местными жителями».

Бариано угрюмо возразил: «Вполне возможно, но практические проблемы, связанные с поездками, слишком велики. Мы можем рассчитывать лишь на очень небольшой инопланетный доход, так как наш экспорт едва покрывает расходы на импорт. Доступ к ойкуменической валюте ограничен. Даже если бы мы хотели посетить другие миры, нам не хватило бы денег на полет дальше Нило-Мэя».

Мэйхак задумался: «Импортные и экспортные операции поручаются исключительно конторе Лоркина?»

«Это так. Как правило, они извлекают прибыль — эти деньги переводятся на наши индивидуальные счета в Натуральном банке в Лури, и там на них начисляются проценты. Тем не менее, это очень скромные суммы — никто из нас не может себе позволить увеселительную поездку по знаменитым мирам Ойкумены».

«И, несмотря на все эти соображения, кто-то все-таки рискует путешествовать?»

«Редко. Я был знаком с двумя господами, решившими отправиться в странствия. Они прилетели в Лури и сняли свои деньги со счетов в Натуральном банке. Затем они отправились на неизвестную планету Ойкумены и никогда не вернулись. От них не было никаких сообщений. Они словно потерялись в океане десяти триллионов безликих душ. Никто не желает разделить их судьбу».

Через час Мэйхак заметил еще одну группу локлоров, стоявших на округлой затвердевшей песчаной дюне — их силуэты четко выделялись на фоне неба. Локлоры неподвижно следили за проезжавшими мимо вагонами, но явно не интересовались получением накнока.

Бариано не мог объяснить неожиданную снисходительность этих кочевников, заметив только, что все локлоры отличаются непредсказуемостью: «Это голкены — племя не менее извращенное и зловредное, чем стренки».

«Как вы отличаете одних локлоров от других?» — поинтересовался Мэйхак.

«В случае голкенов это нетрудно. Их женщины плетут одежду из ползучей травы. Как вы можете заметить, на самцах юбки из плетеной травы, а не кожаные передники».

Действительно, огромные ягодицы голкенов прикрывали юбки бежево-соломенного оттенка, тогда как верхние половины их темно-рыжих торсов оставались обнаженными. Мэйхак провожал голкенов взглядом, пока те не скрылись из виду, после чего снова повернулся к Бариано: «Они разумны?»

«В каком-то смысле. Время от времени они устраивают ловкие западни; у них пренеприятнейшее чувство юмора, должен заметить».

«Но локлоров считают представителями человеческого рода?»

«Чтобы ответить на этот вопрос, мне пришлось бы изложить историю их происхождения — хотя бы вкратце, хотя она довольно сложна».

«Говорите! — предложил Мэйхак. — Нам все равно нечего делать».

«Хорошо. Пять тысяч лет назад, когда на Отмире высадились первые поселенцы, среди них была группа биологов-идеалистов, пытавшихся создать генотипы — или вывести породы, если хотите — специализированных работников. Самым успешным результатом их экспериментов стали сейшани. Их самым позорным провалом были локлоры. Таково, в нескольких словах, происхождение локлоров. В сущности, локлоров следует рассматривать не как подвид человека, а как извращение человеческой природы. Они соотносятся с человеческой расой примерно так же, как кошмар соотносится с празднованием дня рождения».

Вскоре после полудня поезд стал приближаться к высокой темной полосе деревьев. Бариано пояснил, что здесь кончалась степь Тангцанг и начинался Вкрадчивый лес. Еще через час поезд остановился на берегу реки Скейн у причала. К причалу была пришвартована огромная баржа, сооруженная из плотного, блестящего черного дерева. Мэйхак не мог не признать, что строители баржи руководствовались исключительно высокими стандартами, как техническими, так и эстетическими. От тупого носа корпус расширялся, образуя почти сладострастно-пышный мидель, плавно переходивший с элегантностью разрешающегося аккорда в мощный транец, разделенный шестью сводчатыми иллюминаторами. Форпик, палубная надстройка и кормовая рубка, в том же стиле, были спроектированы и любовно отделаны с барочным изяществом; на носу и на корме фигурными опорами поддерживались тяжелые фонари из цветного стекла в ажурных чугунных оправах.

Пассажиры взошли на борт, их провели в каюты палубной рубки. Отдали швартовы; баржа отчалила и медленно поплыла вниз по течению. Вскоре излучина Скейна повернула вглубь Вкрадчивого леса, после чего баржа скользила по реке сквозь мрачноватую сень молчаливой чащи.

Проходили дни и ночи. На реке не было ни порогов, ни водоворотов — она текла величавыми зигзагами под широкими, почти смыкавшимися над водой кронами.

Царила полная тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды, обтекавшей корпус баржи. Ночью безмятежный свет двух больших лун просачивался сквозь листву, создавая волшебный эффект, затруднявший для Мэйхака разграничение сна и действительности. Он обратил внимание Бариано на это обстоятельство; тот ответил снисходительным пожатием плеч: «Странно, что вы относитесь к ночному пейзажу с таким энтузиазмом. В конце концов, это всего лишь обман зрения».

Мэйхак с недоумением взглянул на попутчика: «Странно, что вы настолько нечувствительны».

Бариано раздражался, когда мнения Мэйхака не совпадали с его собственными: «Напротив! Это вам не хватает артистического чутья! Но меня это нисколько не удивляет. От инопланетянина невозможно ожидать деликатности восприятия, свойственной роумам».

«По правде говоря, я в замешательстве, — признался Мэйхак. — Неожиданные прыжки и повороты вашей логики оставляют меня далеко позади, как собаку, пытавшуюся догнать экипаж в облаке клубящейся пыли».

Бариано холодно улыбнулся: «Для того, чтобы пояснить мое наблюдение, придется не прибегать к иносказаниям — в таком случае не обижайтесь!»

«Говорите без обиняков, — предложил Мэйхак. — Вы можете научить меня тому, чего я еще не знаю».

«Хорошо. Ваши эстетические суждения просто-напросто бесформенны. Наивно усматривать красоту там, где ни у кого не было намерения ее создавать. Этой теме посвящены объемистые труды. Время от времени мы замечаем гармонирующий с нашими предпочтениями аспект природы, возникший случайно или вследствие естественных процессов, поддающихся математическому описанию. Дикая природа может казаться безмятежной или приятной, но любая упорядоченность, возникающая из хаоса сама по себе — всего лишь следствие безличного вероятностного распределения, в ней нет ни озарения, ни вдохновения, свойственного человеку. В дикой природе отсутствует положительный творческий импульс, придающий настоящую красоту».

Мэйхак был несколько ошеломлен бескомпромиссными аналитическими рассуждениями Бариано. Он осторожно заметил: «Вы оперируете категорическими суждениями, не допускающими существования переходных процессов».

«Конечно! Для ясного мышления характерна четкая классификация».

Мэйхак указал вперед — туда, где лунный свет, просачиваясь сквозь листву, образовывал на черной поверхности реки филигранный узор серебристых бликов и теней: «Разве вы не находите, что это красиво? По меньшей мере, заслуживает внимания?»

«Пейзаж не лишен очарования, но вашим мыслительным процессам не хватает дисциплины. Конечно же, вы понимаете, что этой картине не хватает концептуальной целостности. Это хаос, это случайная абстракция, это лишено смысла!»

«Тем не менее, пейзаж навевает определенное настроение. Разве не такова функция красоты?»

«Допустим, — невозмутимо ответил Бариано. — Но позвольте предложить вашему вниманию притчу — или парадокс, если хотите. Представьте себе, что вы лежите в постели и спите. Вам снится, что вы находитесь в компании соблазнительной женщины, возбуждающей вас своей близостью и своим поведением. В этот момент большое, грязное домашнее животное забирается на постель и растягивается на ней таким образом, что его мохнатый хвост ложится на ваш лоб. Вы беспокойно ворочаетесь во сне и в результате прижимаетесь лицом к тому, что находится под хвостом животного. Во сне вам кажется, что красавица целует вас влажными теплыми устами; это исключительно приятно. Вы взволнованы, вы радостно возбуждены! Но тут вы просыпаетесь и обнаруживаете нелицеприятную действительность. Это вас огорчает. А теперь — внимание! Следует ли вам наслаждаться воспоминанием о чудесном сновидении? Или, после того, как вы выгоните животное пинками из спальни, следует ли вам безрадостно смотреть в темноту, размышляя о постыдной нелепости происшедшего? Если хотите, я мог бы применить сходные аргументы в отношении воздействия обсуждаемого нами пейзажа».