Ночной огонь

Кэтрин Коултер

Ночной огонь

* * *

Он знал, что теперь может сделать с ней все, что пожелает. О да, именно все, что захочет. Наконец-то она поняла, что не может рассчитывать на помощь своего жадного сводного братца. А ее кислолицая горничная Доркас… стоило только пригрозить, что старой дуре плохо придется, и девчонка тут же сделалась шелковой. Как глупо с его стороны не подумать об атом раньше! На будущее всего-навсего стоит лишь иногда напоминать ей о том, что старуху можно легко отправить к ее Создателю. О да, теперь она будет подчиняться любому его приказу!

Он поглядел на нее и улыбнулся. Его молодая и нежная семнадцатилетняя жена. Она стояла на коленях, обнаженная, опустив голову и обхватив себя руками. Ему особенно нравилось, как густые прекрасные волосы закрывали ее лицо плотным покрывалом, спадая до самого пола. Она все еще тяжело дышала, хрупкие плечи, покрытые синяками от кожаного ремня, нервно вздрагивали.

— Ты была плохой, непослушной девчонкой, — сказал он, снова взмахивая ремнем. Кончик кожаной змеи задел за только что вспухший рубец, но она не вскрикнула, не дернулась. Это ему понравилось. Раньше она так часто пыталась бежать от него, бороться, вырываться. Но теперь он не сомневался, что она останется там, где велено, и так долго, сколько он пожелает.

— Ты больше никогда не оставишь меня, — продолжал он. — Я крайне недоволен тобой, Ариель. Кроме того, твоему брату было ужасно неловко. Подумать только, примчаться к нему, переполошить весь дом, да еще смущать его всякими безумными сказками!

Она ничего не ответила. Даже не шевельнулась.

— Нет, ты не должна была делать это, — задумчиво добавил он спустя несколько мгновений и снова взмахнул рукой. На этот раз ремень обвился вокруг ее талии. Она всегда была стройной, но сейчас выглядела почти болезненно-худой, и это совсем ему не понравилось. Как отвратительны эти выпирающие ребра! Его женщины должны быть пухленькими!

— Как можно ожидать от тебя исполнения супружеского долга, если ты выглядишь как тощая кляча?

Она ничего не ответила.

Он наблюдал, как она на мгновение застыла, потом медленно выпрямилась, подняла голову и откинула с лица волосы. Она была по-прежнему хорошенькой, несмотря на очевидные недостатки. Много придется ему потрудиться, прежде чем она станет настоящей женщиной! Эти прекрасные волосы — его мать посчитала бы их просто рыжими, но он был поэтом и посетил в юности Италию и лучше разбирался в подобных пещах. Да, именно волосы привлекли его, волосы и голубые глаза, такие светлые и чистые — ни малейшего оттенка серого или зеленого! И обычно в них светился страх — страх перед ним. Это было ему по душе. Он считал, что страх делает ее бледную кожу еще более бесцветной.

— Я так счастлив, что на твоей коже нет веснушек, — сказал он больше себе, чем ей. Крайне необычно, о да… Взгляни на меня, Ариель, и прекрати эти глупости.

Ей каким-то образом удалось скрыть свой ужас перед ним и посмотреть прямо на него, сквозь него, что мгновенно вывело его из себя. Но она уставилась не мигая, и в этом взгляде не отражалось ничего, абсолютно ничего: ни ненависти, ни страха, лишь что-то вроде слепой настороженности. Он предпочитал испуг, но понял, что не стоит больше бранить ее, поскольку был уверен: она поняла, кем стала для него и кем останется, пока ему будет это угодно.

— Хорошо, — объявил он, улыбаясь ей. — Думаю, ты уже достаточно наказана за свою маленькую шалость. Разрешаю тебе разговаривать со мной, Ариель. Я желаю, чтобы ты рассказала все, о чем говорила со своим братом, абсолютно все, иначе эта белоснежная кожа на твоем прелестном задике станет сине-фиолетовой. Так, на этот раз я почти не тронул тебя — полагаю, я престо в хорошем настроении сегодня. Ну же, Ариель, я желаю услышать правду, всю, до конца, иначе мне может прийти в голову приказать привести сюда эту твою старуху и дать ей отведать вкус моего ремня.

Она поверила ему. Она так устала, устала до предела. Лишь боль, пульсирующая боль в спине и бедрах, покрытых шрамами и синяками, напоминала о том, что она еще жива. Единственное, что чувствовала в эту минуту Ариель, — она жива, по-прежнему дышит, слышит и видит. Сейчас она хотела лишь, чтобы к ней вернулась способность смеяться — искренне, весело, заразительно.

Она сказала медленно, очень четко, так, чтобы он не смог обвинить ее а капризах и излишней угрюмости и не начал снова избивать:

— Ты причинил мне ужасную боль. Я не смогла этого вынести.

Ариель сама удивилась спокойствию собственного голоса и словно обрела от этого новые силы, но прежде, чем смогла продолжить, он резко сказал:

— Чего же ты ожидала? Я научил тебя, как возбудить мужчину, но ты снова все испортила. Что же мне прикажешь делать — похвалить тебя за то, что оставила меня по-прежнему вялым и неудовлетворенным? — Ариель мудро промолчала. — Говори же! — раздраженно воскликнул он.

Она искоса следила, как он отступает, и ощутила, что мышцы немного расслабились. Ее мускулы уже свело от неудобного положения. Он отошел, уселся в кресло и накрутил ремень на руку, словно дама, сматывающая клубок шерсти. Странно, зачем он хочет, чтобы она рассказала о разговоре с Эваном? Но Ариель тут же поняла, в чем дело, и снова пожалела, что не может смеяться, смеяться над собственной невероятной наивностью. Он желал злорадствовать, глумиться, бахвалиться перед ней; заставить понять, насколько он сильнее.

Ариель вынудила себя продолжать, спокойно, бесстрастно, мысленно представляя ту сцену в спальне, даже сейчас ощущая тогдашнюю, почти забытую теперь, боль.

— Я больше не смогу этого вынести, — сказала она тогда Доркас, своей верной спутнице и другу, осторожно протиравшей теплой водой вздувшиеся рубцы на ее спине.

— Скоро пройдет, — утешала Доркас. — Лежите смирно, пока я наложу мазь.

— Я его ненавижу. И больше так не могу.

— Значит, Нужно бежать отсюда, как только вы немного поправитесь.

Ариель резко повернулась, не обращая внимания на жгучую боль в плече, и пристально заглянула в глаза, Доркас:

— Я хотела вернуться к Эвану, но ты сказала, что из этого ничего хорошего не выйдет, а брат только посмеется надо мной. Велела дождаться Несту и ее мужа.

— Вот именно, мисс, все правда, но теперь… доказательства на вашей спине не скроешь. Мне не очень-то по душе мистер Годдис, но когда он увидит эти синяки, наверняка будет вынужден что-то сделать. Что же до вашей сводной сестры и ее мужа… мисс Неста и барон Шерард могут сейчас с таким же успехом быть и в Китае. Каждые три месяца мы получаем письма, но ни слова о том, когда они собираются вернуться в Англию. Я помогу вам — до Лесли-фарм не больше десяти миль.

Ариель, сцепив зубы, с трудом села:

— Доркас, я хочу уйти сейчас. — Нет, миледи, еще не время. Нужно выждать, пока он уснет, и все в доме затихнет. Тогда мы скроемся. А теперь ложитесь и дайте мне хорошенько наложить мазь. Не желаю, чтобы у вас остались. шрамы!

— Шрамы? Но у меня уже вся душа истерзана, а шрамы повсюду, и он, по-моему, наслаждается, взирая на них, — гневно бросила Ариель, но все же послушно перевернулась на живот.

Ариель была обнажена и, на мгновение вспомнив о скромной девушке, которой была когда-то, ощутила нечто вроде ненависти к той невинной дурочке. Казалось, прошла вечность с тех пор, как Эван вынудил ее выйти замуж за Пейсли Кохрейна, виконта Рендела, и все это время ей не давали одеться и нещадно избивали.

Рвотный позыв заставил ее задохнуться. Откуда бы? В животе у нее ничего нет — Ариель давно потеряла аппетит. Нужно бежать как можно скорее: если она останется, рано или поздно придется покориться его извращенно-похотливым фантазиям.

Доркас помогла ей сложить в маленький саквояж кое-что из вещей. В полночь, час ведьм, женщины выскользнули из дверей Рендел-холла. Доркас не переставала бормотать молитвы, боясь появления злых духов, и Ариель только кивала, не чувствуя желания шутить по поводу суеверий старой служанки.