Пятый всадник (СИ)

– А интернет? – не удержался я, чтобы не перебить.

– Что интернет?

– Ну, интернет же пока никто не контролирует, а там можно найти любую точку зрения по всем вопросам.

– Это верно. Пока можно. Вот вы, Олег Николаевич, наверное, новости в интернете читаете?

– Разумеется.

– Но ведь вы заходите на небольшое число крупных информационных порталов. А та информация, которая на них не присутствует, так и ускользнет от вашего внимания.

– Я могу набрать то, что меня интересует, в поисковике, и он меня выведет куда надо.

– Так надо еще знать, что набирать. Если вы о чем-то понятия не имеете, то и вопрос задать не сможете. Да и алгоритмы выдачи поисковиками – вещь в себе. Не факт, что по запросу на первых страницах вылезет именно то, что нужно. А держать под контролем сотню крупных порталов власть имущим вполне под силу. Получается, что теоретически, свобода есть, но воспользоваться ей не так уж просто.

– А чем вы можете объяснить то, что западные правительства не пошли по этому пути, если, как вы считаете, он настолько эффективный?

– Начнем с того, что в конце двадцатого столетия во всех более или менее крупных странах, за исключением, может быть, Китая, победила идеология либерализма. А принцип сильного государства ей противоречит. Ведь, если провести аналогию со спортивной командой, то либералы отдают государству роль арбитра, который должен следить за тем, чтобы соревнование между игроками проходило честно. Но при этом, правда, они никогда не говорят, что самые сильные игроки обязательно будут стараться изменить правила игры в свою пользу, да еще и судью подкупить. В варианте сильного государства оно должно, скорее, играть роль тренера.

Главная же причина в том, что еще к середине двадцатого века большая часть финансовых ресурсов планеты сконцентрировалась в руках очень немногих групп. Так что, с полным основанием можно сказать, что миром давно уже правят не правительства, а международные корпорации. А им совершенно не выгодно, чтобы население было образованным. Глупцы и невежды легко управляемы. Им проще навязать как товары и услуги, так и политических лидеров. Финансовым элитам нужны не люди, а население. Электорат и потребители. Послушные и предсказуемые рабы пирамиды Маслоу, копошащиеся в грязи в поисках желудей, не способные поднять глаза к звездам. Именно поэтому уже полвека уровень образования в западных странах непрерывно понижается, а в России он падает последние двадцать лет.

Я не понял насчет пирамиды. Про пирамиду Хеопса мне было хорошо известно, а вот насчет пирамиды какого-то Маслоу – ничего. Но спрашивать постеснялся. Еще показалось спорным утверждение насчет ухудшения уровня образования. Я не о России, разумеется. С ней-то, как раз, все ясно. Но вот, что касается западных стран, то я видел цифры их государственных расходов на образование. И они совсем не казались низкими, особенно, в сравнении с нашей страной. Я осторожно высказал свои сомнения по этому поводу. Профессор усмехнулся.

– Вложение больших средств еще не гарантия результата. Основной закон капитализма гласит о том, что спрос рождает предложение. Это же касается и образования. Ведь чего хотят родители для своего чада? Чтобы он вырос успешным. Успешным в том смысле, как его понимает большинство обывателей. Вот они смотрят телевизор, и что видят на экране? То, что наиболее успешны выпускники юридических и финансовых вузов. Родители решают любой ценой дать своим детишкам соответствующее образование. Откликаясь на такой спрос, юридические и финансовые учебные заведения плодятся, как грибы. А технические – хиреют и загибаются. В результате общество остается без специалистов точных наук, а производства – без технологов и инженеров. Сильные государства, руководствуясь своими долгосрочными целями, должны были бы контролировать этот процесс. А либеральные, как корабль без компаса, просто плывут по течению. Но, если у корабля нету компаса, то, рано или поздно, он закончит свое плавание на рифах.

Я ничем не мог ему возразить. Ситуацию в нашем российском образовании он описал довольно точно, но насчет западных стран у меня просто не было информации. Поэтому приходилось его доводы просто принять на веру.

– Ладно, – Профессор опять махнул рукой, как бы закрывая тему, – хватит об образовании, хотя этот вопрос тоже очень важен. Потому что усложнение инфраструктуры и одновременное понижение образовательного уровня населения несет в себе еще одну мину замедленного действия под фундамент цивилизации. Но раз уж мы начали говорить о либерализме, то хочу задать один вопрос – какие, по-вашему, признаки определяют степень прогрессивности того или иного общественного строя?

Вопрос явно не был риторическим и требовал ответа. Я опять почувствовал себя двоечником. У меня даже голова заболела от напряжения.

– Я думаю, более прогрессивный строй тот, который предоставляет больше возможностей для научно-технического прогресса, – я вопросительно посмотрел на собеседника, изучая его реакцию на мои перлы. Профессор широко улыбнулся, обнажив оба ряда зубов.

– Понятно. Масло масляное. Хотя определенный смысл в этом есть. Но как понять, что именно дает больше возможностей для этого?

Профессор сделал паузу, и я не на шутку перепугался, что придется отвечать на его вопрос. Но, к счастью, он продолжил говорить.

– Так вот, самое главное условие – возможность обновления элит. Причем, всех – от государственного управления до науки. А для этого должны хорошо работать социальные лифты. И, как показывает исторический опыт, только сильное государство может их обеспечить. Потому что для любых элит свойственно замыкаться в себе, не пуская в свой круг никого со стороны. Да это и понятно – у всех есть дети, племянники, друзья, наконец, которых нужно пристроить. А без свежей крови элиты загнивают и перестают выполнять свои функции. Но такую ротацию может обеспечить только доступное всеобщее качественное образование. И еще доступное жилье для молодежи, чтобы те могли работать на перспективу, повышать свой уровень, а не пахать с утра до ночи для того, чтобы оплатить аренду или ипотеку. Либерализм же подразумевает отказ государства от подобных обязательств. Так что полная его победа будет означать закостенение элит, а такой общественный строй совсем нельзя назвать прогрессивным. Он, скорее, будет приближаться к рабовладельческому. И еще одна вещь. Либеральная идеология поощряет индивидуализм. А в тех условиях, когда инфраструктура усложняется, от членов общества, наоборот, требуется повышенное чувство коллективизма, умение поступиться удобствами ради окружающих. Помните пробку, в которой мы стояли перед МКАДом? Это хороший пример того, что происходит с инфраструктурой, когда люди перестают учитывать интересы других.

Здесь я с ним был полностью согласен. Эта мысль совпадала с тем, о чем я сам подумал несколько часов назад.

Профессор снова замолчал и поглядел на меня, вскинув голову. Будто спрашивая: «Что, сумел я расставить все по полочкам?». Я вынужден был признаться, что ему удалось сильно поколебать мои либеральные убеждения. Но все равно не мог до конца принять его любовь к сильному государству. Для меня словосочетание «сильное государство» означало диктатуру, репрессии и борьбу с инакомыслием. И, соответственно, к отсутствию конкуренции идей и неизбежному закостенению. Но возражать не хотелось. Я боялся, что эта лекция по философии и политэкономии затянется, а меня и так уже начали мучить головные боли. Мой собеседник продолжал смотреть на меня, безуспешно ожидая с моей стороны вопросов или возражений. Не дождавшись, он заговорил снова.

– Я хочу рассказать одну историю. Подробно описывать не буду, так как, если вам будет интересно, потом сможете найти и почитать в интернете. В середине двадцатого века американский ученый Джон Кэлхун решил посмотреть, что будет с мышами, если им устроить рай на Земле. Суть этого эксперимента была в том, чтобы организовать для мышей помещение, в котором будут созданы максимально комфортные условия для жизни и развития популяции. Чтобы подопытные мыши могли иметь неограниченный источник воды, еды, определённое пространство для жизнедеятельности, материал для строительства норок и все остальное для райской жизни. Всего было двадцать пять попыток за сорок лет. Все попытки заканчивались одинаково – гибелью колонии.