Последний Еврей

Внезапно моя будущая любовница-наложница-сотрудница-служанка открыла глаза, резко выпрямилась к кресле, огляделась и спросила:

— Где мы находимся?

— Скоро въедем в Афулу. А что такое?

— Мне снился страшный сон. Словно я стреляла в тире, и твое лицо было на всех мишенях.

Вот тебе раз! Очень вовремя. Самый подходящий сон для женщины, с которой я собираюсь лечь в постель и заняться любовью.

И тут до меня дошло. Нет, не зря я так долго думал о Веред. И совсем не мое распутство, и не истосковавшаяся по женской ласке душа были тому виной. Веред — моя козырная карта. Что-то мне неизвестны случаи, когда удавалось перевербовать агентов Стражи. Я — первый, кто изловчился это сделать. Используя Веред, я смогу запутать Стражу так, что они вообще утратят понятие, где реальность, а где вымысел. Я создавал фантомов-людей, а теперь я буду создавать фантомные ситуации. Каждая из них будет казаться смертельно опасной, на устранение опасности будут направлены огромные силы. Удар придется по пустому месту, а я… буду медленно, но верно продвигаться по своему пути.

Но единственное место, где можно разыграть козырную карту по имени Веред, — это наше с ней время. Будущее. Жаль, но Эли Бромбергу не суждена спокойная жизнь в Афуле. Он задержится в ней совсем ненадолго. Мой и его пути совпадали не только в пространстве, но и во времени. И Стража, и Институт Времени не зря считали меня чертовски умным и опасным, но они даже не подозревали, насколько я был опасен. Я располагал собственной темпо-станцией. Она находилась в святом городе Цфате, и именно туда должна была завтра отправиться компания в составе меня, Дэвида Липмана, Эли Бромберга и нашей… э-э-э… женщины.

Глава 2

Тот, кто считает, что путешествие во времени — блошиные прыжки, при которых существует возможность встретиться с самим собой завтрашним, вчерашним или «черезнедельным», совершенно не разбирается в физике времени. Эх, с каким удовольствием я прыгнул бы на недельку-другую назад и там основательно просветил сам себя, как следует встречать ребят, съезжающихся к автобусу «Галиль Турс», и стражниц со внешностью кинозвезд, трепетно ждущих меня на тремпиадах. Эх… мечты, мечты… Увы. Никаких рандеву с самим собой, никаких пряток, опять же, с самим собой, чтобы не было шока от встречи. Прыгать во времени можно только на… 11 лет. Или на 22. Или на 33. Ну, и так далее. Главное, чтобы цифра была кратна 11 годам. Тот, кто немного увлекается естествознанием, знает, что 11 лет — это период солнечной активности (один из периодов, самый заметный). Так вот, такое совпадение не случайно, в природе все взаимосвязано. И станции в Институте Времени обозначаются не по году, а по десятилетию, к которому они «приписаны». Я вот сокрушил темпо-станцию 20 дробь 9 (двадцатый век, девяностые годы). Была, правда, попытка перевести все станции на мусульманское летоисчисление, но так как основная история цивилизации разворачивалась в христианских странах, нововведение не прижилось.

Для меня всегда было загадкой, зачем, все-таки, существует Институт Времени. Научные исследования в прошлом мусульманскую науку не особенно интересовали: большинство фактов фабриковались, правда была ни чему. Коррекция истории? Спаси и сохрани нас Аллах, мы же исчезнем в результате такой коррекции. Что остается? Боязнь, что основные конкуренты тоже создадут машины времени, отправятся в прошлое и выкинут что-то «этакое»? Скорее всего — страх перед конкурентами.

Ни во время работы в Казанском университете, ни после переезда в Алматы, я не имел доступа к разведывательной информации. Вполне возможно, что и кроме Евразийской Федерации где-то работали машины времени. Во Франко-Алжире, например, наука была очень развита. Китайцы, если у них оставались силы в свободное от войны с Японией время, тоже могли что-то изобрести. Пожалуй, все. Америки, как Северная так и Южная, слишком глубоко увязли в партизанских войнах, Британия и Германия слишком сильно пострадали от эпидемий, до сих пор не могли выкарабкаться. Ну, а с Марроканской Испанией все ясно, секта альмагитов знала только одну науку: искоренение греха. Никуда не делись инквизиторские гены… Даже не важно, что на смену христианству пришел ислам. Таким образом, евразийцы, удачно оседлавшие российскую научную инфраструктуру и свободно допускавшие религиозных ренегатов в науку, шли на корпус впереди всех. Я родился в нужном месте и в нужное время, природное любопытство подтолкнуло меня в нужном направлении… Что еще мне оставалось, кроме как подправить историю так, чтобы исчезло все ненавистное, и возникло… не знаю что, поэтому не могу сказать, что я это любил.

Утром, выспавшись и перекусив, мы с Веред покружились по улицам Афулы. Веред сидела за рулем, я располагался на заднем сидении. Рядом со мной были портативный компьютер и радиопередатчик. Обнаружив в какой-то квартире подходящий радиотелефон с неположенной трубкой, я приказал Веред остановиться. Теперь подключение моего компьютера к телефонной сети было доступно даже ребенку. Ничего особенно противозаконного я не сделал, просто уточнил, когда Дэвид Липман (имя, которое я носил четыре года) вылетит в Африку. Сразу же после этого в свои права должен был вступить Эли Бромберг. Заодно я заглянул в компьютер МВД, проверил, как обстоят дела с Веред Фридман. Увы, предусмотрительные, на первый взгляд, стражники оказались халтурщиками. Номер удостоверения личности, которое носила с собой Веред, на самом деле принадлежал какой-то Ципи Фархи сорока двух лет. Проверять разрешение на пистолет и водительские права было пустой потерей времени. Я решил не заниматься выправкой документов, тем более, дело выглядело не совсем привычно: среди заготовленных фантомов не было ни одной женщины. К тому же… одна нехорошая мысль не отпускала меня: работа с документами могла оказаться напрасной, не исключалось, что Веред погибнет в будущем.

Мы выехали в Цфат. Там мне принадлежала маленькая автомастерская (идеальная маскировка для мощных электрических кабелей). Свою собственность я навещал нечасто, там прекрасно обходились без меня два брата-репатрианта из России: Лева и Миша. Как я догадывался, мои рабочие безбожно меня обманывали, я частенько находил неувязки в документах, но притворялся глупым богатым американцем (Морди Штейн, из-за важности объекта я выделил для него отдельный фантом), слабо разбирающимся даже в арифметике, и не пытался как-то наказать братьев-разбойников. Мне нужны были покладистые люди, очень заинтересованные в тишине и соблюдении статус-кво.

Лева и Миша встретили меня грустно.

— Что-то случилось? — спросил я, даже без слов догадавшись по их взглядам о каких-то неприятностях.

— Тут уже четыре дня тебя ищут, — Лева отошел от распотрошенного «Субару». — Говорят, что из налогового управления.

Я улыбнулся. Да, ребятам было чего бояться. Если настоящий бухгалтер заглянет в наши бумаги, он сразу поймет, что к чему. Конечно, он объяснит, что меня обманывают. А если он заподозрит мое соучастие, подумает, что я, таким образом, маскирую прибыль?

— Но этот парень еще похож на чиновника, — Лева вытирал руки ветошью, — а второй, что с ним был, — натуральный полицейский. Смуглый такой, верткий, глаза в каждую дырку лезут. Тут ведь в городе какие-то сучьи дети пустили слух, что мастерская у нас для маскировки. Что на самом деле здесь наркотиками торгуют.

«Вот тебе раз, — подумал я, — глас народа — глас божий. Насчет маскировки они правильно догадались. Но наркотики?»

— Вы что, парни, — я сделал вид, что от волнения перескакиваю с иврита на английский, — вы наркотиками торгуете?

— Да мы не знаем, что это такое, — наперебой закричали Лева с Мишей. — Да это не про нас говорят, мы здесь на виду, нас здесь все знают. Это про тебя говорят. Но полицейский виду не подавал, что он из-за наркотиков. Он просто стоял и глазами стрелял.

Я подумал, что это плохо. Лучше бы полицейский искал наркотики. А так, уже четыре дня… Неужели стражники? И Веред об этом ничего не знала?