Пространство для человечества

Вот так! Ты не ждал, а мы приперлись! Интересно, по какому же поводу эти серьезные люди тревогу забили? Вроде никаких болевых точек он сегодня в детдоме не затрагивал, угрозы никому не нес. Что же так встревожило и главное — кого? «А может, я и в самом деле угадал? — вдруг подумал журналист с ненужной и даже опасной гордыней. — А если там действительно свила гнездо местная мафия или из воспитанников детского дома организовали нечто закрытого публичного дома?» Крикунов о таких домах сам читал, и не раз, вон в одной из среднеазиатских республик даже девочек слепых местные баи не гнушались пользовать. Или этот самый воспитатель, который МГИМО окончил, здесь чем-нибудь предосудительным вроде реализации наркотиков занимается. Тут уж Льву стало не до прогулки. Неизвестно еще, сколько времени они ему отвели на раздумья. Может, шагнешь сейчас на улицу, тут и вывернется из-за угла грузовичок с поддатым водителем.

Обошлось. Крикунов вошел в гостиницу. Дежурного администратора за стойкой не оказалось, да он и не нужен оказался — ключа от номера на щите за стойкой все равно не было. Журналист поднялся на этаж. Дверь номера была открытой.

В номере кто-то был.

Глава шестая

Паршиво на душе, когда ощущаешь опасность и прекрасно осознаешь, что ты не можешь от нее защититься. Чувствуешь свое бессилие, тело покрывается липким потом, ты не знаешь, что делать — бежать или шагнуть навстречу опасности. Главное в такой ситуации — сделать правильный выбор. Правильнее, конечно, было бежать, но Льву было унизительно покидать номер, за который было уплачено и где лежали его вещи. Там у него в сумке было не бог весть что, а все-таки в такой ситуации жалко и носков с полотенцем. Оглядевшись, он увидел у входа коричневые туфли. Отморозки при входе разуваться бы не стали, и сиротливые туфли, небрежно сброшенные у входа, успокаивали.

Он вошел в номер.

Его сумка так и оставалась рядом с койкой у стены, а на другой кровати — рядом с окном — сидел длинный худой мужчина лет сорока с дынеобразным лицом и длинным повисшим носом, который придавал его обладателю печальный и потерянный вид. Одет он был в вытянутый полосатый свитер и джинсы.

— О, сосед, — сказал новый постоялец. — Я смотрю, вещи лежат, а хозяина нету. Надолго сюда?

— До завтра, — сказал Крикунов.

— Жаль, — сказал сосед по номеру. — А я вот здесь, судя по всему, застряну. Тоже думал, за два дня справлюсь, но, похоже, мне тут куковать и куковать. Ресторанчик, кафе здесь есть?

— Есть, — сказал Лев. — Только там отбивные с мухами. Мужчина встал и оказался на три головы выше журналиста.

— Давайте знакомиться, — сказал он. — Все-таки ближайшее время мы будем соседями по номеру, неловко общаться, не зная имен друг друга. — И первым протянул руку. — Буряков Николай, саратовский предприниматель.

— Лев Крикунов, журналист, — представился Крикунов. Рука у предпринимателя Бурякова была влажной и холодной.

— Вы как, закончили уже дела на сегодня? — Предприниматель взял свою сумку и поставил ее в шкаф. — Как насчет стаканчика молочка от бешеной коровки?

Лев его понял правильно. А чего тут понимать — два мужика в номере, обязательно один другому предложит выпить за знакомство. Старинный обычай командированного люда. Не нами это заведено, не нам это и ломать. Да и дел у него больше не было, а по зрелом размышлении и не предвиделось — пришла пора уносить ноги из этого паршивого городка. Для себя Лев уже решил, что ноги его. не будет в этом странном детдоме, обитатели которого так не любят журналистов. Потом он сообразил, что в случае невыполнения редакционного задания гостиницу придется оплачивать из собственного кармана, да и остальные затраты ему тоже никто не возместит, и загрустил.

— Можно, — сказал он. — Только без отбивных.

Вечером ресторан в гостинице совсем не походил на обеденное сонное царство. Играла музыка. Рядом с эстрадой задорно крутила круглой попкой девица в красных штанах; танцуя, она еще успевала время от времени повисать на толстой шее кавалера, шептаться с худенькой подружкой и весело взвизгивать, исполняя совсем уж слаломное па. Официантки скользили по переполненному залу с грацией горнолыжниц, даже удивляло, что они ничего не разливали и не проливали.

На эстраде стояли пестро одетые по моде восьмидесятых годов ушедшего века музыканты. Закончив очередную рок-н-ролльную композицию, они некоторое время пребывали в определенной задумчивости. К ним подскочил вертлявый мужичок, сунул в верхний карман пиджака одному из музыкантов купюру и что-то горячо зашептал на ухо, косясь в угол, откуда появился. Музыкант выслушал, солидно кивнул и вернулся к коллегам. Посовещавшись, они разобрали инструменты. Пробно и неуверенно тренькнула гитара.

— Эта песня исполняется для уважаемого Кости, вернувшегося из далекого города Якутска, — объявил руководитель группы.

И ансамбль грянул «Владимирский централ».

За богатым столом умиленно плакал седой и коротко стриженный гость с синими от наколок пальцами. Сразу было понятно, что в далекой Якутии он был не по своему желанию, не за туманами ездил, и красоты сибирской природы на него впечатления не произвели, а если и вызывали эмоции, то исключительно отрицательные — лесоповал в морозной тайге дело далеко не романтичное. Сейчас гость брал реванш за растраченные в далекой Сибири годы.

— Нет, ты понимаешь, Лева, — жаловался предприниматель, бодро хлопнувший несколько стопок подряд. — Ну невозможно вести бизнес. Пока груз довезешь, столько отстегиваешь на дорогах! И кого только нет — контрольно-диспетчерская служба, менты, братва на своих «девятках» как волки кружат. И никаких прав, понимаешь? Ни-ка-ких! На прошлой неделе коллегу моего из «Бонуса» прямо в офисе взорвали. Так можно бизнес вести? Брошу все, к чертовой матери брошу! А как жить? Семью кормить надо? Надо. Вот и рискуешь шкуркой, а ведь были славные времена, когда я на заводе работал. Тогда душа ни о чем не болела; одно хреново — платили мало…

Крикунов слушал его вполуха, ему собственные проблемы покоя не давали. Впрочем, к беспокойству, рожденному неожиданными угрозами, примешивалось невольное любопытство. Хотелось бы Льву знать, какой муравейник он неожиданно разворошил. Ведь и вопросов щекотливых не задавал, никаких подноготных не выпытывал, а тут как обухом по голове — угрозы посыпались, и нешуточные. Крикунов многое повидал, и угрожали ему не раз, поэтому он смело мог сказать, что ленивый мужик в сквере не шутил — здесь за излишнее любопытство и голову оторвать могли. И жаловаться некому. В органы не пойдешь, ведь ничего определенного, а там люди сидят занятые, они конкретику любят, а по поводу туманных угроз они и палец о палец не ударят. Да и неизвестно, кто же ему угрожает, может, представители этих самых органов угрозы и передают.

Выпитая водка настроения не улучшила, напротив — стало еще мерзостнее.

Вот говорили в свое время — цензура, цензура. А собственно, в чем суть-то была? В основном сами себе цензорами и были. Журналист писал с упреждением, знал, что его редактору не понравится, и этого не писал. Редактор, в свою очередь, был битым волком, он знал, что именно начальству не понравится, это и вымарывал безжалостной рукой. Поэтому разным там цензорам почти ничего и не оставалось — махнуть пару раз для приличия карандашом, чтобы значимость и необходимость свою подчеркнуть. И опасности никакой не было. Ну, могли от профессии отлучить на некоторое время, самых неисправимых на пару лет в лагерь отправить, чтобы поняли и осознали все сложности пути построения социализма в отдельно взятой стране. Но ведь голову никто не откручивал, кирпичамй по затылку, как Юдину в Калмыкии, не били, никто никого не взрывал в родном кабинете, как Дмитрия Холодова. Цензура никуда не девалась, она стала агрессивной, идеологическая зависимость обернулась материальной, тот, кто этого не понимал, просто переставал получать деньги, а особо непонятливых вразумляли иным способом — ну хотя бы кирпичом по затылку в темном подъезде. «А ведь мы живем по одним правилам, — неожиданно понял Крикунов. — Только он в бизнесе, а я в журналистике. Свобода — понятие относительное, и за меня, и за него решают другие люди, стоящие на вершинах официальной и теневой власти». А то, что не решают они, решают такие же люди, только обладающие повышенной наглостью и взявшиеся решать, что именно надо народу.