Двойная фамилия

Лед на Неве начал голубеть. Восемнадцатый ленинградский вечер. Ну и что?

Ну и ничего. Искал, искал — и все без толку. Так хотелось доказать хотя бы самому себе (никто другой ведь не поверит!), что ты и есть тот первый, пока единственный на Земле человек, который реально живет за двоих. Но к призрачным свидетельствам потрясенной детской памяти не прибавилось ни крупицы весомых, логических, убедительных «за».

И вот надо возвращаться в Харьков, самолет через два часа. Вот и все. Плюнь в теплую трубу буксира и констатируй факт, что ты самый обыкновенный человек, если не считать того, что от природы ты всегда был немножечко вундеркиндом. И не тешь себя фантасмагориями, о которых солидному доктору физико-математических наук и вслух-то сказать неудобно.

Хотя почему — неудобно? Людям свойственна вера в доброе чудо. Как свойственно в первую очередь забывать все злое и страшное. И доказал ты себе что-то или не доказал — ты всегда будешь жить за двоих, потому что тогда, в темном ледяном городе, кто-то остался навсегда — Митька ли, Витька, не все ли равно? И еще потому, что бесконечно добрый и мудрый человек, королевский сын Елисеич, научил тебя ни на минуту не забывать о том, как ты теперь должен жить. Помнишь, на втором курсе ты сдавал в печать свою первую научную статью? Ты тогда помедлил немного и подписал: «Безладный-Тума». И с тех пор все свои работы ты подписывал только так.

Так было, так и будет.

Хуже, что он не нашел никаких следов Елисеичевых записей. Пухлые темнокожие папки, леденеющие в комнатушке с заколоченными фанерой окнами, — где они? Разодранные и скрученные в жгуты, полыхнули нежарким огнем в чьей-нибудь «буржуйке»? Разметанные снарядным разрывом, разлетелись клочьями от Митькиного дома до самой булочной?

«Если пропадет — больно будет…»

Еще бы не больно — и не за бумаги, а за человека, пусть не создавшего, так хоть придумавшего такое чудо. Но если чудо существовало — ведь он мог воспользоваться им сам, на один опыт у него хватало энергии в аккумуляторах…

Уже совсем стемнело. И человек, так долго торчавший на мосту и начавший уже смущать постового милиционера, вдруг сорвался с места и побежал к площади Труда.

Вот шляпа, а еще двойная память! Ведь это последнее, что он был должен сделать в этом городе.

Он бежал по пологому склону моста по-мальчишески легко и прикидывал в уме, что если на стоянке имеются свободные машины, то он еще до отлета успеет на Пискаревское кладбище.