Перстень Люцифера

Потом Охапкин сам отнес письмо на четвертый этаж, позвонил в двери и собственноручно вручил письмо адресату, с которым тут же церемонно раскланялся и пошел домой ожидать ответ.

Реставратор пришел почти следом за ним, и они пили чай. Он очень любил Охапкина, правда, как он сам говорил иногда - частично, при этом утверждая, что любит лучшую часть Охапкина, которая не пишет стихов. Но стихи все-таки слушал, а прощаясь, даже подарил другу желаемый им псевдоним: Сентенций.

Охапкин псевдоним одобрил, правда, глядя в голубые, добрые и детские глаза друга за толстыми стеклами очков, он спросил его прямо: псевдоним без подвоха? На что Реставратор, глядя прямо в глаза суровому Охапкину, торжественно заверил его, что в том возрасте, в котором он, Реставратор, пребывает, шутки неуместны. А в прошлый раз так это его просто бес попутал.

На что Охапкин, весьма резонно, возразил, что если рассматривать поведение Реставратора за все время их знакомства, то бес не просто попутал, а давно и надолго вселился в его оболочку, при этом с большим комфортом и к обоюдному согласию обеих сторон

Реставратор пошаркал на свой пятый, а Охапкин все размышлял: Сентенций, это конечно, звучит гордо, но что-то подозрительно знакомое притаилось в этом псевдониме...

Так и стоял он на площадке, погруженный в думы, пока на эти самые думы не обрушилась со всей своей несокрушимой энергией Рыжая Женька, переполошившая весь подъезд, выясняя отношения с Какашкиным.

- Охапкин! - пропела Женька, проходя в квартиру, и падая в кресло. Охапкин, стихов хочу! И, пока не забыла, - Вы Перстень не находили?

- Перстень? Это что-то вроде как кольцо? Нет, не находил... Гм, перстень... Это так романтично. Если найдете, покажете мне, Женечка?

- Ну конечно же, Охапкин! Всенепременно. А стихи? Дама просит стихов? И про любовь!

Охапкин подбежал к столу, что-то нашел, выбежал на середину комнаты, и продекламировал, подвывая и басом:

Я так Вас когда-то любил!

Любовь мое сердце сожгла!

Теперь я, как чайник остыл,

любовь словно насморк, прошла.

Он смахнул слезу и церемонно поклонился. Женька восторженно захлопала, подбежала к Охапкину и поцеловала его в наклоненную голову.

- Охапкин! Вы - прелесть! И стихи у Вас прелестные!

- Ах, Женечка. Вы меня утешаете. Вот Реставратор говорит, что детство надо сохранить в себе, чтобы не впасть в него на старости лет, начав писать стихи.

- Не верьте ему, Охапкин! Он Вас любит и немножко ревнует к стихам, и чуть-чуть завидует. Вы лучше почитайте еще что-нибудь.

- Для Вас Женечка - всегда! Стих. " Муки творчества".

У машинки "Эрики"

я бегаю в истерике:

ни строки, ни строчечки,

одни крючки да точечки.

Он замер в поклоне, ожидая аплодисментов, которыми Женька его щедро одарила.

- Скажите, Охапкин, - посерьезнев спросила Женька. - А как у Вас с деньгами? У Вас есть что кушать?

- Ну что Вы, Женечка! Пенсия у меня, по нынешним временам, конечно, небогатая, но все же... И в последнее время я измудрился немного подработать.

- Охапкин! Вы с ума сошли! У Вас же - сердце!

- Сердце, Женечка, оно у всех, не только у меня.

- Но не у всех два инфаркта!

- Не волнуйтесь так, дорогая, а то у Вас тоже будет инфаркт, поверьте печальному опыту. Поберегите, Бога ради свое золотое сердечко. Да и повода нет для волнений. Я стихами подработал. Пишу для коммерции и рекламу в киоски. Только Вы меня Реставратору не выдавайте этот старый насмешник меня тогда совсем засмеет.

-Ну что Вы, Охапкин! А что Вы для коммерции пишите?

- Ox, Женечка! Что можно писать для коммерции? Что закажут. Вот недавно эпитафию написал одному богатому йогу на надгробие:

Пил сырую воду носом

и скончался от поноса.

А в основном, конечно, реклама. Вот, например, для клуба аэробики:

Если бы не аэробика,

не сумел поймать бы клопика!

А вот еще для продавца сосисок:

В день всего одна сосиска

и растет здоровой киска..

Прочитал я это Реставратору, так он сказал, что киска - не лучшая рифма. И придумал свою. Даже вслух сказать стыдно. Все настроение мне испортил. Хулиган он! Не буду ему рекламу показывать.

- И правильно, Охапкин, не читайте. Вы мне все читайте. Я все, что Вы пишите, всегда с удовольствием читаю и слушаю.

И, стоя уже на площадке, попросила:

- Охапкин, миленький, а экспромт на дорожку? Как же без экспромта? Пути не будет.

Охапкин сосредоточился и медленно произнес:

Я так на стихах был помешан...

И... запнулся. Открыл глаза, недоуменно почесал бровь, потом затылок. Потом опять закрыл глаза и пропел:

Я тааак на стихааах был пооомешааан...

Опять запнулся и надолго задумался.

- Я сейчас, я сейчас, Женечка. Одну секундочку...

Я так на стихах был помешан...

В очередной раз огласил лестничную клетку Охапкин, драматическим басом. Женька терпеливо ждала, замерев, словно опасаясь спугнуть рифму.

Охапкин в свою очередь тоже замер, в напряженном ожидании вслушиваясь в отзвуки собственного голоса, словно надеясь, что лестничная клетка вместе с эхом принесет вдохновение.

И лестничная клетка не обманула его ожиданий. Она отозвалась.

И Женька и Охапкин вздрогнули, когда заунывный голос повторил, а потом и закончил, начатый Охапкиным экспромт:

Я так на стихах был помешан,

что был я за это повешен.

Теперь я жалею, повешенный,

что был на стихах я помешанный

Они как по команде повернули головы вверх, и увидели общую картинку на двоих: через перила лестничной площадки помахивал им приветливо ручкой, свесившийся Реставратор, так и не одевший на свои цыплячьи кальсоны брюки.

Женька, рассмеявшись, помахала ему рукой, и побежала по лестнице вниз, на первый этаж.

А Охапкин бросился по той же лестнице, только вверх, с ревом:

- Во времена Пушкина и Лермонтова за это...

На что, перебивая. Реставратор возразил ему:

- Во времена Пушкина и Лермонтова, Охапкин, плохих стихов не писали!

Дверь на четвертом этаже поспешно захлопнулась. И вовремя, потому что тут же затряслась, задрожала. Это до нее добрался Охапки

- Открывай!!! - Ревел он. - Открывай, старый плут! Ты посмел оскорбить поэта в присутствии дамы! Открывай, цыпленок несчастный я тебе весь пух выщиплю!

Женька стояла на площадке первого этажа и улыбалась, слушая перепалку на четвертом. Она любила этих стариков. И знала, что они тоже любят ее, по-рыцарски, горячо и беззаветно. Такие по другому просто-напросто не умеют. И еще она совершенно точно знала, что они трогательно и бережно любят друг друга.

Глава восьмая.

Конец поисков? Беда. Время пошло...

Квартира, где до недавнего времени проживал Николай Пупкин, выглядела нежилой и нелюдимой.

Бывают такие квартиры, хозяева которых умерли много лет назад, а все время кажется, что вот прямо сейчас откроются двери, и войдут хозяева, и зазвенят голоса и смех в гостиной.

А есть такие, где человек вышел-то всего на минутку, а зайдешь и такое ощущение, словно здесь никто никогда не жил.

Квартира, в которую зашла Женька была как раз из этой категории. Она и при жизни Пупкина производила тягостное впечатление, а теперь и подавно. В таких квартирах невозможно чувствовать себя уютно, такие квартиры затаенно ожидают не прихода гостей, а их скорейшего ухода.

К тому же откуда-то тянуло плесенью и сыростью. Женька огляделась, нашла дырку в потолке, оставленную Перстнем, но в полу под этим местом дыры не было, значит кто-то все же Перстень нашел, в подвал он не укатился. Женька огляделась внимательнее, и нашла дырку, но в другом углу, и была она не прожжена Перстнем, а прогрызена.

- Ай, да Мышатник! - присвистнула Женька. - С кем это он сюда на встречу выползал? Чтобы Мышатник, да из норы выполз - это серьезная причина должна быть, просто очень даже серьезная... Неужели - Перстень?! Как же он на такое решился?! Вот это уже - беда!