Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне, Книга 2)

С неожиданным проворством он подтянул к бортику один из игрушечных кораблей, наклонился и выхватил его из воды. Брови Саймона полезли вверх. На дрожащей ладони старца лежал крохотный крейсер-тримаран с боевыми башенками, мачтами, антеннами и даже самолетами на посадочной полосе. Точная копия "Полтавы".

- В-вот, возьми... Другого н-нет.

Саймон сунул игрушку за пазуху. Ее с великим мастерством вырезали из черного дерева, прикрепив к пробковой пластине - вероятно, чтобы моделька могла плавать.

Дон Хосе что-то забормотал, и Саймон склонился к нему, пытаясь разобрать медленную невнятную речь.

- В-всю жизнь... на кораблях... п-повеселился... от К-Ка-нады д-до Ар-ргентины... на Ам-мазонке... на П-Парашке... Теперь - т-тут... у лужи с игрушками... 3-зачем жить? П-пла-вать нельзя... п-пить нельзя... бабу нельзя... Я с-сам... с-сам бы умер... Т-только не от Гришки... не от Хайме... Лучше ты, чем другой...

- Почему они ищут твоей смерти? - спросил Саймон. В горле у дона Хосе забулькало, захрипело - кажется, он смеялся. .

- В-ижу... н-недавно прилетел... н-не знаешь... Старая история... Хайме б-был молод, и я б-был молод... лют... руку ему-отхватил... мог бы - башку, но без нее он бы столько н-не прожил... Шутка! Полвека б-без руки, кхе? К-каково? Н-не любит меня... очень...

- А дон Грегорио?

- Гришке люди мои нужны, к-корабли... Анаконду подмял, с Хайме д-договорился... Т-теперь на мое зарится... Чего ж не позариться? У всех н-наследнички... У Гришки - дочь с племянниками, у Хайме - сыновья. Хорхе н-наплодил ублюдков... А у меня - никого! Мои паханы будут власть делить. Сергун, Митяй и Понт. М-может, Гришка с ними и стакнется... м-может, и Пимена объездит...

- И что потом?

- П-потом? - Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший зубы волк. - Потом они Хорхе к-кровь пустят. П-передел случится, вот что потом! Успеешь ноги унести - т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам. Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел...

- Какие слова? - спросил Саймон и услышал на искаженном английском:

- Оллз фиш зет камс ту зе нет...

Тайный язык! Пожалуй, здесь он мог считаться тайным - забытый и мертвый, как речь шумеров или древних египтян. И столь же непонятный, как язык аборигенов Тайяхата.

"Alls fish that comes to the net", - повторил Саймон про себя. "Что в сетях, то и рыба".

Дон Хосе продолжал бормотать:

- В порт иди, в порт... К Сергуну... или к Митяю... Найдешь их... А коль вернешься, скажи своим - нечего у н-нас искать и н-незачем. Н-нет ничего, давно нет...

Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:

- Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?

- Н-не думаю. Но если не веришь - спроси.

- Спрошу. - Саймон поднялся и отступил к зарослям. - Спрошу, дон Хосе. Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.

-Обожди... - Старик потянулся к нему дрожащей рукой. - Т-ты как моих качков усыпил? Т-там, на пирсе?

Саймон неопределенно пожал плечами,

- Есть способы, дон Хосе.

- Есть, с-слышал... У нас забыли, а у вас, видно, помнят... У нас б-болыпе ножиком или д-дубиной... н-не хочу... и трястись н-не хочу... Хочу уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?

Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон, разысканный им в Рио, был стар, немощен и жалок, словно крыса, которой перебили хребет. Он, несомненно, умирал; он шел в Погребальные Пещеры мучительным путем, что было карой за прошлые грехи, за всех сгоревших в топках и переправленных на дно. Саймону уже не хотелось его убивать; возможно, это было б вмешательством в прерогативы судьбы, определявшие, кому и как закончить жизнь.

Но дон Хосе просил о смерти. Как человек, соприкасавшийся с ней и выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в самых разнообразных обличьях и, в зависимости от ситуации, может являться казнью, карой, мукой, искуплением или избавлением. Кара была налицо - но заслужил ли этот старик избавление?.. Саймон, не веривший ни в дьявола, ни в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в отличие от людей решать моральные дилеммы. Для них просьба о смерти была всего лишь милостью, оказанной врагу, - последней и единственной.

Он коснулся пластины браслета "задержал на ней палец, чувствуя, как цепенеют мышцы; гипнозер был выведен на максимум, и даже для его тренированного мозга удар оказался слишком сильным. Старик, сидевший в кресле, хрипло выдохнул, потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова его больше не тряслась, руки лежали на коленях, морщины сделались глубже, щеки обвисли и будто закаменели, придав лицу выражение монументального спокойствия. Здоровых людей гипноизлучатель не убивал ни при каких обстоятельствах - они лишь погружались в сон, более или менее крепкий, в зависимости от дозы и персональной восприимчивости. Но Хосе Трясунчик не был здоровым человеком, и сейчас он стремительно плыл по реке Забвения к океану Вечных Снов.

Саймон несколько раз глубоко вздохнул, чтобы насытить кровь кислородом, поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся, подгоняемый ветром, переворачивал и расталкивал игрушечные кораблики. Но маленького крейсера-тримарана среди них не было.

Дорога к "Красному коню" заняла у Саймона минут тридцать; в конце концов, Рио - невеликий город, и он уже свободно ориентировался во всех его четырех районах. Он предпочитал ходить пешком, не выделяясь среди горожан, поскольку автомобилей тут было немного - может, сотен пять, считая с грузовыми фургонами, сновавшими от складов в гавани к фабрикам и лавкам. Лиловый лимузин, хоть и покрытый дорожной пылью, слишком бросался в глаза, и Саймон ездил в нем только по определенному маршруту - от базы до штаба и обратно. Штабом являлся подвал под "Красным конем", а базой - усадьба Пачанги, спрятанная среди холмов, где поджидала его Мария. Хорошее место, тихое и безопасное, с великолепным сторожем. Правда, крыс и обезьян в окрестных рощах поубавилось, ибо Каа рассматривал их как свою законную добычу.

В "Красном коне" не обнаружилось ни Пако, ни Кобелино, зато - и это было куда приятней - там обретался Гилмор. Сидел за столом у окна, не пил, жевал пшеничную лепешку и что-то писал в толстой тетради. "Мертвые тени на мертвой Земле", - вспомнилось Саймону. Быть может, теперь под пером Майкла-Мигеля рождались не плачи о прошлом, а гимны грядущему?..