Рифтеры (Сборник)

Двенадцать‑одиннадцать взял на пробу некоторые из них. Понадобилось очень много времени, чтобы вырастить правильные связи, установить буферы, которые могли держать информацию в необходимом формате. Многослойные матрицы, где каждый промежуток требовал точной ориентации относительно всех остальных. Это называлось «зрением», и оно состояло из мимолетных и сложных образов. Двенадцать‑одиннадцать анализировал их, находил каждое неслучайное отношение в каждом неслучайном подмножестве, но все это была чистая корреляция. Если в этих переменчивых схемах и заключался какой‑то внутренний смысл, 1211 не мог его отыскать.

И все равно хранители фронтира научились обращаться с этой информацией. Они сообщали ей новые формы и посылали обратно, наружу. Когда их спрашивали, они не могли назвать никакой конкретной цели для своих действий. Они просто научились это делать. И 1211 был доволен таким ответом, слушал жужжание вселенной и звучал с ней в унисон, делая то, чему научился.

Тогда он в основном дезинфицировал. Сеть была заражена сложными самовоспроизводящимися информационными последовательностями, столь же живыми, как и сам Узел, только в совершенно другой форме. Они атаковали более простые, не столь переменчивые последовательности (хранители фронтира называли их «файлами»), которые плыли через сеть. Каждый узел учился пропускать файлы, поглощая более сложные последовательности, им угрожавшие.

Из всего этого можно было по крупицам собрать общие правила. Во‑первых, простота: более примитивным информационным системам почему‑то отдавалось предпочтение. Существовали, конечно, и определенные условия. Совсем элементарная система просто не являлась системой. Принцип не применялся ниже определенного уровня сложности, но в общем царил без ограничений: проще лучше.

Теперь же дезинфицировать было нечего. Двенадцать‑одиннадцать все еще находился в системе, все еще ощущал другие узлы; те, по крайней мере, по‑прежнему сражались с захватчиками. Но ни один из этих сложных вирусов до 1211 не доходил. Больше не доходил. Но не только это изменилось со времен Тьмы.

Он не знал, сколько она длилась. В одну микросекунду 1211 был погружен во вселенную, знакомая звезда в знакомой галактике, а в следующую все периферия умерла. Мир лишился формы, появилась пустота. А потом гель вынырнул в другом пространстве, где сквозь ворота криком падал вал новых данных, которые в итоге придали всему новую перспективу.

Вселенная стала другой. Все старые узлы находились в ней, но на несколько других местах. А входящая информация более не казалась непрерывным жужжанием, а поступала серией странно разбитых, отдельных пакетов. Появились и другие изменения, как мелкие, так и очень крупные. Гель не понимал, изменилась ли сама Сеть или только его восприятие.

После выхода из Тьмы он был постоянно занят. На обработку поступало огромное количество новой информации, причем не из Интернета или от других узлов, а непосредственно снаружи.

Новые данные можно было грубо разделить на три категории. Первая описывала сложные, но знакомые информационные последовательности с заголовками, вроде «глобальное биоразнообразие», «усвоение азота» или «репликация пар нуклеотидов». Двенадцать‑одиннадцать не знал, что на самом деле означают эти названия – и несли ли они хоть какой‑то смысл, – но данные, связанные с ними, были знакомы из архивированных источников в Интернете. Они взаимодействовали, производя самоподдерживающуюся, невероятно изощренную систему. Для нее существовал всеобъемлющий термин: «биосфера».

Вторая категория содержала информацию, описывающую другую метасистему. Тоже самоподдерживающуюся. Отдельные цепи репликаций подпрограмм были ему знакомы, но вот последовательности пар оснований выглядели очень странно. Несмотря на поверхностное сходство, 1211, тем не менее, никогда не встречал ничего подобного.

Вторая метасистема также имела общее название: «Бетагемот».

Третья категория не имела отношения к метасистемам, но оказалась изменяющимся набором опций ответа: сигналов, которые нужно было отсылать наружу при определенных условиях. Узел давно сообразил, что правильный выбор выходных посылов зависел от некоего аналитического сравнения двух метасистем.

Когда 1211 первый раз пришел к такому выводу, то создал интерфейс для симуляции взаимодействия между ними. Они не сочетались друг с другом. Соответственно, это подразумевало, что необходимо было сделать выбор: биосфера или Бетагемот, но не оба.

Обе метасистемы были сложными, внутренне последовательными и самореплицирующимися. Обе были способны на эволюцию, далеко превосходящую любой файл. Но биосфера казалась избыточно неустойчивой. В ней содержались триллионы излишков, бесконечное число пустых отклонений информационных последовательностей. Бетагемот был проще и эффективнее; при непосредственном взаимодействии он захватывал биосферу с вероятностью 71,456382 процента.

Как только это выяснилось, дело осталось за написанием и передачей ответа, соответствующего данной ситуации. А она была такова: Бетагемот находился под угрозой вымирания. Главным источником этой опасности оказывался, как ни странно, сам 1211 – ему поставили условия рандомизировать физические переменные, определяющие операционную среду Бетагемота. Гель исследовал возможность того, чтобы не уничтожать ее, и отверг подобную вероятность; заданные ему условия работы таким образом не аннулировались. Тем не менее было возможно переместить самоподдерживающуюся копию Бетагемота в новое окружение, где‑то еще в биосфере.

Разумеется, его постоянно что‑то отвлекало. Время от времени снаружи приходили сигналы и не прекращались, пока на них не следовал какой‑то ответ. Некоторые из них несли с собой полезную информацию, например недавний поток относительно «шашек» и «шахмат». Чаще же это был просто вопрос относящихся к делу входящих данных с определенным набором заученных производных ответов. В какой‑то момент, когда он не был слишком занят, Узел даже подумал посвятить часть своего времени пониманию того, имеют ли эти таинственные обмены информацией хоть какое‑то значение. Пока же он действовал, исходя из принятого им выбора.

Простота или сложность. Файл или инфекция. Шашки или шахматы. Бетагемот или биосфера.

В действительности проблема оставалась неизменной. Двенадцать‑одиннадцать совершенно точно знал, на чьей он стороне.

ЭНДШПИЛЬ

НОЧНАЯ СМЕНА

Она любила покричать. Он ее так запрограммировал. Прямо скажем, ей это нравилось. Он ее и на это запрограммировал. Одну руку Джоэл держал на прическе под зебру – программа имела стильную функцию кастомизации, и сегодня он почтил своим присутствием симуляцию Притилы, – а вторая забралась между ее бедер, проводя предварительную разведку. Кита уже выходил на заключительный вираж, когда зазвенели часы. Первой реакцией было не отвлекаться и продолжать заниматься делом, а позже дать себе пинка за забывчивость.

А потом он вспомнил, что выключил их. Они бы подали сигнал только в случае повышенной срочности.

– Твою мать.

Джоэл дважды хлопнул в ладоши: псевдо‑Притила замерла посредине крика.

– Ответить.

Краткий всплеск шума, когда машины обменялись кодами распознавания.

– Вызывает Энергосеть. Нам срочно нужен пилот батискафа для отправки на Чэннер сегодня. Отбытие в 23.00, от платформы «Астория». Вы свободны?

– В одиннадцать часов? Прямо ночью?

На линии лишь едва слышное шипение. И больше ничего.

– Алло? – сказал Джоэл.

– Вы свободны? – снова спросил его голос.

– Кто говорит?

– Это подпрограмма расписания, ДИ‑43, Гонгкуверский офис.

Джоэл окинул взглядом застывшую сцену, ждущую на экране.

– Это довольно поздно. Какая оплата?

– В восемь с половиной раз больше стандартного гонорара, – ответил Гонгкувер. – При вашем нынешнем уровне заработка это составит…