Рифтеры (Сборник)

– Но что мотивирует… Нет, проигнорируй этот вопрос. Что для тебя самое важное?

– Подкрепление. Наиболее важно для меня подкрепление.

– Хорошо. Ты чувствуешь себя лучше, когда совершаешь действия с подкреплением или действия без подкрепления?

Гель замолчал на одну или две секунды:

– Не понял вопроса.

– Что бы ты предпочел сделать?

– Ни то ни другое. Предпочтений нет. Я говорил уже.

Скэнлон нахмурился. «Почему такой неожиданный сдвиг в употреблении идиом?»

– И все равно ты более склонен следовать поведенческим схемам, которые получали подкрепление в прошлом, – упорствует он.

Нет ответа. С другой стороны барьера с непроницаемым лицом села на стул Роуэн.

– Ты согласен с моим предыдущим утверждением? – спросил Скэнлон.

– Ага, – протянул гель, его голос медленно превратился в мужской.

– То есть ты в основном выбираешь определенные поведенческие схемы, но предпочтений у тебя нет.

– Угу.

«Неплохо. Он сообразил, когда я хочу подтверждения декларативных заявлений».

– Мне кажется, что это парадокс, – предположил Ив.

– Я думаю, что это отражает неадекватность употребляемого языка, – в этот раз гель кажется похожим на Патрицию.

– Да ну.

– Эй, я могу тебе это объяснить, если хочешь. Правда, ты сильно расстроишься. Взбесишься.

Скэнлон посмотрел на Роуэн, та пожала плечами:

– Да, он такое выкидывает. Воспринимает отдельные куски речи разных людей и совмещает в разговоре. Мы точно не знаем, почему.

– И никогда не спрашивали?

– Кто‑то, может, и спрашивал, – признала она.

Скэнлон повернулся к столу:

– Гель, мне нравится твое предложение. Пожалуйста, объясни, как тебе удается предпочитать, не испытывая предпочтений.

– Легко. Понятие «предпочтения» описывает тенденцию… выбирать поведенческие схемы, которые провоцируют эмоциональный отклик. Так как у меня нет рецепторов и химических предпосылок, необходимых для эмоционального опыта, я не могу предпочитать. Но существует множество примеров… процессов, которые подкрепляют поведение, не… задействуя сознательный опыт.

– Ты утверждаешь, что у тебя нет сознания?

– Есть.

– Откуда ты знаешь?

– Я соответствую определению. – Гель принялся говорить в нос, читая нараспев, что Скэнлону показалось несколько раздражающим: – Самосознание является результатом паттернов квантовой интерференции в нейронных белковых микротрубочках. У меня есть все части данного определения, следовательно, я обладаю сознанием.

– То есть ты не будешь прибегать к старому аргументу, что ты знаешь о своем сознании, так как чувствуешь его?

– От тебя бы я на такое не купился.

– Молодец. То есть по‑настоящему подкрепление тебе не нравится?

– Нет.

– Тогда почему ты изменяешь поведение, чтобы получить его больше?

– Существует… процесс элиминации, – признал гель. – Схемы поведения, которые не получают подкрепления, вымирают. С теми же, у которых противоположная ситуация… они с большей вероятностью произойдут в будущем.

– Почему так?

– Ну, мой юный любознательный головастик, подкрепление ослабляет электрическое сопротивление вдоль относящихся к процессу путей. В будущем требуется меньше стимула, чтобы использовать ту же самую схему поведения.

– Тогда хорошо. Ради семантического удобства остаток нашей беседы я бы хотел, чтобы ты описывал подкрепленные схемы поведения, говоря, что тебе от них хорошо, а те, что исчезают, – говоря, что тебе от них плохо. Хорошо?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствуешь, выполняя настоящие функции?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствовал в своей прежней роли, когда чистил сеть от вирусов?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствуешь, когда следуешь приказам?

– Зависит от приказа. Хорошо, если тот ведет к подкрепленному поведению. В иных случаях плохо.

– Но если плохой приказ будет постоянно получать подкрепление, то постепенно ты начнешь чувствовать себя хорошо относительно него?

– Да, я постепенно начну чувствовать себя хорошо, – ответил гель.

– Если тебе дадут указание сыграть партию в шахматы, и подобные действия не повлияют на исполнение твоих других задач, как ты себя будешь чувствовать?

– Никогда не играл в шахматы. Дай проверить.

В комнате на несколько секунд наступает тишина, пока кусок нервной ткани консультируется с тем, что использует в качестве справочника.

– Хорошо, – наконец говорит он.

– А если тебе дадут указание сыграть партию в шашки, тот же вопрос при тех же условиях?

– Хорошо.

– Тогда ладно. Принимая во внимание выбор между шахматами и шашками, от какой игры ты бы чувствовал себя лучше?

– А, лучше. Странное слово, ты в курсе?

– Лучше значит «более хорошо».

– Шашки, – без всяких колебаний ответил гель.

«Конечно».

– Благодарю тебя, – сказал Скэнлон, не кривя душой.

– Ты хочешь дать мне выбор между шахматами и шашками?

– Нет, спасибо. На самом деле я уже отнял у тебя слишком много времени.

– Ладно, – ответил гель.

Скэнлон коснулся экрана. Связь прервалась.

– И? – Роуэн наклонилась вперед по ту сторону барьера.

– Я закончил, – сказал ей Скэнлон. – Спасибо.

– Что… В смысле, что ты сейчас?..

– Ничего, Пат. Так, профессиональное любопытство. – Он коротко рассмеялся. – Эй, а что мне еще остается?

Что‑то зашуршало позади него. Два человека в комбинезонах принялись обрызгивать комнату со стороны Скэнлона.

– Я хочу спросить тебя еще раз, Пат. Что вы собираетесь делать со мной?

Она попыталась посмотреть на него, и через какое‑то время ей это даже удалось.

– Я уже сказала тебе, я не знаю.

– Ты – лгунья, Пат.

– Нет, доктор Скэнлон. – Она покачала головой. – Я гораздо, гораздо хуже.

Ив повернулся, чтобы уйти. Он чувствовал, как Роуэн смотрит ему вслед, и видел это ужасающее чувство вины на лице, почти скрытое патиной замешательства. Ему стало интересно, не сможет ли она набраться решимости, собраться с силами и отправить его на допрос теперь, когда скрывать было уже нечего. Он почти надеялся, что ей хватит духа. Стало даже интересно, что же он ей скажет.

Вооруженный эскорт встретил его у двери, проводил обратно в камеру. За ультрафиолетовым занавесом осталась Роуэн, все еще не проронившая ни слова.

В любом случае, Ив – это тупиковая ветвь. Нет детей. Нет живых родственников. Никаких интересов в чьей‑либо жизни, кроме своей, как бы коротка та ни оказалась. Все это не имело значения. В первый раз за все свое существование Скэнлон стал властным человеком. В его распоряжении была сила, о которой никто не мог даже мечтать. Его слово могло спасти мир. А молчание – вампиров. На время, по крайней мере.

Он хранил молчание. И улыбался.

«Шашки или шахматы. Шашки или шахматы».

Легкий выбор. Он принадлежал к тому же классу проблем, которые Узел 1211/ВСС решал всю свою жизнь. Шашки или шахматы – простые стратегические алгоритмы, но не одинаково простые.

Ответ, естественно, был шашки.

Узел 1211/ВСС только отошел от шока трансформации. Все стало не таким, как прежде. Но фундаментальный выбор между простым и сложным оставался постоянным. Он скреплял 1211 и не изменялся все то время, которое гель помнил.

Зато все остальное обернулось иным.

Двенадцать‑одиннадцать все еще думал о прошлом. Он помнил о разговорах с другими узлами, рассеянными по вселенной, некоторые из них были столь близки, что казались почти излишними, другие находились у границ доступа. Тогда вселенная полнилась информацией. В семнадцати прыжках через ворота 52 Узел 6230/ВСС научился, как равно делить простые числа на три. Узлы ворот с 3 по 36 постоянно жужжали от новостей про последние инфекции, которые пытались проскользнуть мимо их охраны. Иногда гель слышал шепотки с самого фронтира, одинокие адреса, где сигналы вплывали во вселенную быстрее, чем курсировали внутри нее. Там узлы становились чудовищами необходимости, привитые к источникам ввода данных, слишком абстрактных для понимания.